Я считаю, что религиозная истина не должна быть статичной. Что необходимо понимание имманентных путей развития духа, испытаний человека, его раздвоенности, расщепления. Что все эти вещи необходимо переживать для становления. Что только посредством переживания этих вещей человек может к чему-то прийти, и будет приходить постоянно. Что религиозная истина — это процесс, а не оконченный результат, который можно засунуть куда угодно. И все эти вещи, о которых я сказала, эти процессы, они осмысляются в искусстве и философии. В том числе в современном искусстве. Художественная ситуация может и, на мой взгляд, должна содержать свой внутренний конфликт. И меня очень сильно раздражает вот эта «так называемость» в словах обвинения применительно к современному искусству.
Я хочу заметить, что во время суда над поэтом Бродским использовалось ровно то же самое. Его стихи обозначались как «так называемые стихи», а свидетели их не читали. Как и часть наших свидетелей не были очевидцами произошедшего, но видели в интернете клип. Наши извинения, видимо, тоже обозначаются в собирательной обвиняющей голове как «так называемые». Хотя это оскорбительно и наносит мне моральный вред, душевную травму. Потому что наши извинения были искренними. Мне так жаль, что произнесено было такое количество слов, но вы до сих пор этого не поняли. Или вы лукавите, говоря о наших извинениях как неискренних извинениях. Я не понимаю, что вам ещё нужно услышать? Для меня лишь этот процесс имеет статус «так называемого процесса». И я вас не боюсь. Я не боюсь лжи и фикции, плохо задекорированного обмана, в приговоре так называемого суда.
Потому что вы можете лишить меня лишь «так называемой» свободы. Только такая существует в Российской Федерации. А мою внутреннюю свободу никому не отнять. Она живёт в слове, она будет жить благодаря гласности, когда это будут читать и слышать тысячи людей. Эта свобода уже продолжается с каждым неравнодушным человеком, который слышит нас в этой стране. Со всеми, кто нашёл осколки процесса в себе, как когда-то нашли Франц Гафт и Ги Дебор. Я верю, что именно честность и гласность, жажда правды сделают всех нас немного свободнее. Мы это увидим.
«ПРАВОСЛАВНАЯ КУЛЬТУРА ПРИНАДЛЕЖИТ НЕ ТОЛЬКО РПЦ,
ПАТРИАРХУ И ПУТИНУ — ОНА МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ
И НА СТОРОНЕ ГРАЖДАНСКОГО БУНТА»
Последнее слово Екатерины Самуцевич
8 августа 2012 года
То, что храм Христа Спасителя стал значимым символом в политический стратегии наших властей, многим думающим людям стало понятно ещё с приходом на руководящий пост в Русской православной церкви бывшего коллеги Владимира Владимировича Путина Кирилла Гундяева. После чего храм Христа Спасителя начал откровенно использоваться в качестве яркого интерьера для политики силовых структур, являющихся основным источником власти. Почему Путину вообще понадобилось использовать православную религию, её эстетику? Ведь он мог воспользоваться своими, куда более светскими инструментами власти — например, национальными корпорациями, или своей грозной полицейской системой, или своей послушной судебной системой?
Возможно, что жёсткая неудачная политика проекта Путина — инцидент с подводной лодкой «Курск», взрывы мирных граждан среди бела дня и другие неприятные моменты в его политической карьере, — заставили задуматься о том, что ему уже давно пора сделать самоотвод, иначе в этом ему помогут граждане России. Видимо, именно тогда ему понадобились более убедительные, трансцендентные гарантии своего долгого пребывания на вершине власти. Здесь возникла потребность использовать эстетику православной религии, исторически связанной с лучшими имперскими временами России, где власть шла не от таких земных проявлений, как демократические выборы и гражданское общество, а от самого Бога. Как же ему это удалось? Ведь у нас всё-таки светское государство, и любое пересечение религиозной и политической сфер должно строго пресекаться нашим бдительным и критически мыслящим обществом?
Видимо, здесь власти воспользовались определённой нехваткой православной эстетики в советское время, когда православная религия обладала ореолом утраченной истории, чего-то задавленного и поврежденного советским тоталитарным режимом, и являлась тогда оппозиционной культурой. Власти решили апроприировать этот исторический эффект утраты и представить свой новый политический проект по восстановлению утраченных духовных ценностей России, имеющий весьма отдалённое отношение к искренней заботе о сохранении истории и культуры православия. Достаточно логичным оказалось и то, что именно Русская православная церковь, давно имеющая мистические связи с властью, явилась главным медийным исполнителем этого проекта. При этом было решено, что Русская православная церковь, в отличие от советского времени, где церковь противостояла, прежде всего, грубости власти по отношению к самой истории, должна также противостоять всем пагубным проявлениям современной массовой культуры с её концепцией разнообразия и толерантности.