В том же, 1953 году она продала «Ла Пауза». Что ей было делать с домом, предназначенным для отдыха, когда она больше не хотела отдыхать? Восемь лет ссылки, пятнадцать лет бездеятельности навсегда лишили ее вкуса к праздности. Она скрывала в себе столько тайн, и ей требовалось столько сил, чтобы убедить себя, что ничто из того, что она замкнула в молчание, не вырвется наружу. Скоро вот уже семь лет, как она подкарауливала любую тень, пытавшуюся возникнуть из мрака лет, и была готова убить ее, вот уже семь лет, как она старалась убедить себя, что в памяти человеческой потемки наступают быстро и то, в чем не признаешься, никогда не становится реальностью. Ей это удалось. Но ценою какого труда и какой усталости. Поэтому у нее было только одно желание: освободиться от бесполезного груза, от ненужных домов и садов, куда она больше не пойдет, от комнат, в которых жило эхо потерянной любви. Уйти, продать, свести смысл жизни к комнате в гостинице и месту, где можно было бы работать.
Ибо именно это было у нее на уме, и только это: снова открыть единственный дом, который ей еще хотелось иметь, ее Дом моделей. Открыть с размахом, снова запустить ателье, набрать полный штат работниц. В семьдесят лет Габриэль Шанель вернулась к началу.
Любопытно, что эта женщина, которая через десять лет благодаря работе и в работе обретет былую горячность и силу очарования, вернулась после вынужденных каникул измученная, как бы закиснувшая. Больше всего ее истощили постоянные, ежедневные усилия по утаиванию прошлого. Любопытно и другое: в ее внешности не было ничего причудливого, легкомысленного. Она выглядела очень строго. Позже, когда триумфальное возвращение будет обеспечено, только тогда она снова наденет свои золотые колье, позволит себе легкость муслина и с прежним удовольствием прикрепит к лацкану цветок… Но, повторяю, в месяцы, предшествовавшие ее возрождению, — фотография, сделанная Робером Дуано, может послужить доказательством — она была заурядна и представала перед любопытными репортерами сухонькой, в шерстяной юбке и маленькой черной кофте, такой скромной, что можно было подумать, что она швейцарского производства. В 1953 году в Габриэль Шанель, которая хотела возродить моду, было что-то непоправимо провинциальное. Она казалась почти устаревшей.
Ибо в одежде глаз привык к роскоши одних модельеров, к романтизму других. Впрочем, новая мода была весьма привлекательна, к чему отрицать? Мы бы отняли у Габриэль победу, если бы стали утверждать, что в ее отсутствие в Париже никто не умел одевать женщин. Кого можно заставить поверить, что Баленсьяга, Диор, Живанши, Фат, Ланвен и многие другие не заслуживали внимания? Напротив, они находились в зените славы, и предположение, что женщина в семьдесят лет сможет осуществить изменения в сфере, где они царили с таким блеском, казалось совершенно безрассудным.
Удивительно, с каким умом Габриэль выбрала подходящий момент, чтобы доказать, что мода так, как ее понимали в Париже, больше не соответствует женщинам, которым она предназначалась. Ибо сколь бы красива ни была одежда, предлагавшаяся парижанкам, она была вне времени. Действительно, ее новизна была всего лишь реминисценцией. Поэтому, чтобы добиться успеха, не следовало пытаться соперничать в воображении с нынешними кумирами, а постараться, не пренебрегая виртуозной техникой шитья, поставить на службу жизни новую строгость линий.
Магическую сторону успеха Габриэль полностью резюмируют следующие строки:
«Одежда, изъятая из текучести настоящего и рассмотренная сама по себе, как форма, в ее чудовищном существовании на человеке, предстает как нелепый чехол, как странная растительность, сравнимая с украшением в носу или кольцом, продетым сквозь губу. Но она становится пленительной, если рассматривать ее в совокупности качеств, которые она придает своему владельцу. И тогда мы наблюдаем явление столь же поразительное, как когда из переплетения чернильных знаков на листе бумаги возникает смысл великого слова… Хорошо скроенная одежда каждый день демонстрирует нам свою способность быть невидимой».