Она знала, о чем он думает. Что не следовало покидать Ковенхайм ради сомнительных развлечений. Что среди челяди найдется тот, по чьему недомыслию, случайности или умыслу о ее нынешнем путешествии станет известно королю…
Что ж, похоже, время утишило его гнев и ослабило страсти; другая женщина завладела его сердцем, а для нее, изменницы, остались только презрение и печаль. Он больше не делит с ней ложе, и, вероятно, так будет и впредь.
Прошло уже три года; она держит себя так, как приличествует женщине ее происхождения, а король… король принимает ее благонамеренность, ибо баронесса тоже принесла клятвы и дары. Кровью сердца своего заплатила за содеянное…
Повозка вновь остановилась – на сей раз ровно напротив высокого деревянного помоста. На нем плясал, подыгрывая себе на свирели, юноша лет семнадцати. Вокруг собралась толпа, а он крутился, отбивая босыми ногами по гладким доскам веселый, беззаботный ритм песни про веселого короля Фридриха. Светлая челка, ловкие пальцы, узкие запястья. Плечи и грудь, полуобнажившиеся в широком вороте рубахи, которая явно была ему велика.
Этого не может быть, сказала себе Анастази. Я от всего сердца желаю, чтобы так было, но это невозможно.
У нее хватило сил отвести взгляд; она вынула из кошеля несколько монет и бросила в толпу. В городе уже успели привыкнуть к щедрости госпожи, и медяки, кажется, даже не долетели до земли, подхваченные жадными ладонями. Анастази взяла еще, не глядя, не считая – сколько попалось в руку, столько пусть и будет, – и снова швырнула, так, что они разлетелись над головами, блестящие, словно брызги воды. И снова ни одна не зазвенела о камни городской мостовой.
…Никогда еще столь роскошная, богато одетая женщина не разглядывала его так изучающе, и под этим взглядом он сначала смутился, но потом все же поднес свирель к губам. Женщина смотрела на него, а повозка медленно несла ее мимо, увлекала в глубину узкой улицы, в водоворот толпы, в крики, блеск и хмельные распевы. И он потянулся за ней, очарованный, удивленный, ничего не понимающий, а она вдруг отвернулась. Повозка понесла ее дальше – прекрасную, недосягаемую, словно видение, неведомо кем насланный морок.
Он отвлекся, запнулся и позабыл слова песни, которую так любил, и его тотчас же спихнул с помоста кто-то более проворный и разгоряченный.
II.
Местный бургомистр, знавший, кто такая Анастази фон Зюдов-Кленце, предоставил ей свой дом, а сам, с домочадцами и прислугой, перебрался во флигель. Дом баронессе нравился. Просторный, удобно устроенный, он выходил на улицу длинной, в четыре окна, стеной. От украшенных резьбой деревянных ворот были хорошо видны площадь и помост.
Сейчас на помосте выделывали трюки жонглеры – один ходил на руках, другой подбрасывал и ловил вперемешку мячи и деревянные тарелки. Свирели, ребек и хлопушки плели знакомую мелодию, но в дивном переложении. И тот мальчишка, что так славно плясал, снова попался на глаза баронессе – выпутался из толпы, остановился у входа в таверну…
Андреас, спрыгнув на землю, подал госпоже руку, помогая спуститься по деревянным ступенькам поднесенной слугами лесенки; Анастази неспешным движением подобрала подол алого бархатного платья и темно-зеленую, отороченную тяжелым мехом, расшитую золотом и шелком парчовую накидку. Львы с мечами в лапах гордо ступали среди тонких стеблей жимолости и луговой руты, ползучих плетей шлемника.
Позволила увидеть мысок башмачка. Заметила, что юноша смотрит на нее – растерялся, застыл на самом пороге. Вот – кто-то толкнул его, и вино разлилось по нагретым дневным солнцем камням.
И она вздрогнула, будто эти капли упали на ее горячую кожу.
– Видишь его? – спросила она Андреаса, взглядом указав в сторону таверны. – Тот мальчишка, что пел на площади. Пусть его приведут ко мне. Немедленно, слышишь?
– Да, моя госпожа, – он склонил голову, но тотчас же качнул кудрями, словно пытаясь избавиться от назойливых мыслей. – Но…
– Что же, фон Борк? – Анастази резко обернулась к нему. – У тебя такой вид, будто… Ну, говори!..