– Что будет, если об этом узнает король, моя госпожа?
– А какое мне дело до того, что знает король? О чем ты, любезный господин фон Борк? Мне понравилась музыка, я хочу, чтобы этот юноша сыграл для меня – и только. Да вели ему умыться, дай одежду… Он, верно, сроду хорошо не одевался.
Андреасу фон Борку, разумеется, совсем не понравилось это поручение; но он слишком любил госпожу, чтобы уметь отказать ей, и поэтому сделал, что требовалось. Да и означенный мотив звучал невинно, правдиво и убедительно: баронесса пожелала услышать еще раз, как юноша играет на свирели.
Так что через некоторое время тот, чистехонький, переодетый, уже ждал в комнатке на верхнем этаже, под самой крышей. Стол, охромевший резной стул, длинная лавка у стены – вот и все, что там было. Через квадратное окно лился теплый закатный свет. Когда вошла Анастази, юноша отстранился от стола, на который было оперся. Присесть, даже оставшись в одиночестве, он так и не осмелился, расхаживал по комнате взад-вперед, раздумывая, что все это может значить.
Она остановилась у двери и смотрела на него как-то странно, внимательно, ожидающе. Затем подошла, погладила по щеке.
– Как тебя зовут?
Он назвался, и она повторила его имя несколько раз. Поморщилась, вздохнула:
– Ну хорошо, пусть будет Йенс. Хотя я нахожу это имя довольно простым и даже глупым. Я подумала, тебя зовут Лео.
– Пусть госпожа называет меня так, как ей угодно…
Она рассматривала его так пристально, что ему становилось все больше не по себе. Он опустил голову и не смел поднимать на нее взгляда, но все же видел, как она красива, словно для ее прелести не существовало никаких преград.
Его русые волосы казались сияюще-льняными в лучах, наискосок падавших от окна. Рубаха из тонкого льна свободными складками ложилась от плеч к узкой талии. Ноги стройные, красивые, и во всей фигуре особая, гибкая ладность. Знакомое лукавое обаяние. Конечно, он мог бы держаться уверенней, не коситься по сторонам диким зверьком…
– Если бы ты знал, как мне было тоскливо все это время…
Она, должно быть, перепутала его с кем-то. Ошиблась. Обозналась, не иначе, и лишь оттого так добра.
Робость мешалась в нем с любопытством, а ощущение нежданной удачи – со страхом, как у многажды битой собаки. Красота госпожи обжигала – и влекла, как влечет живой огонь бедного мотылька.
– Я только простец, госпожа… – прошептал он, – и осекся, не договорив.
– Как же я долго тебя ждала, – повторила она, совершенно не слушая его, а только рассматривая лицо, светло-серые глаза, шею, плечи, руки. Снова коснулась щеки, и юноша вдруг – не разумом, а чутьем, что древнее любой мудрости, понял, чего она хочет и ждет.
Тогда – все еще опасаясь гнева, или удара, или гибели – он медленно приблизился к ней и поцеловал. Она приняла это с готовностью. Поцелуй повторился. Она не препятствовала, стало быть он делал все правильно – и тогда юноша обнял ее, прижал к себе, грудь к груди, вплотную к хрупким полукружьям ребер, сбивая дыхание, сминая тонкие ткани.
Все, чего ты желаешь, моя госпожа.
Потом одежды исчезли, она высвободилась, и Йенс смотрел, как ее губы нежно и свободно касаются его живота, а ладони – бедер. Все наполнялось маревом и уплывало куда-то вниз, вместе с ее склоненной головой, а навстречу поднималась волна жаркого, кружащего счастья…
И хорошо, что некому было видеть, какая бессмысленная и счастливая улыбка блуждала по его лицу. Он принимал прикосновения ее тревожащего рта, не смея коснуться переплетенных алыми лентами волос, хотя ему так хотелось это сделать!.. Но вот она выпрямилась, раскрыла объятия, и он вновь потянулся к ней. И никогда не смог бы рассказать, как так получилось, что их тела соединились в одном действе, прекрасном и сладостном, – и не было за эту дерзость ни брани, ни плети.
Все, чего я желаю, госпожа моя…
Короткая летняя ночь показалась им и вовсе мгновением; впрочем, страстным любовникам никогда не хватает ночи. Проснувшись, Анастази взглянула на Йенса, и ей снова пришлось убеждать себя, что перед ней не Лео. Хотя он был Лео, таким, каким она помнила его с юности, и сходство это было признаком одного семени.
Так может быть похож младший брат… или сын.
Лео ведь бывал в Швальме и даже провел здесь некоторое время… во всяком случае, так ей помнилось с его слов. Вообще-то он мало рассказывал о себе, а если разговор все же выходил на прошлое, отделывался незначащими фразами или рассказывал что-нибудь до того нелепое, что даже ребенок счел бы это выдумкой. Вероятно, у него имелись на это причины.