– Платье девушка сняла,
к школяру прижалась.
Пели птицы. Жизнь цвела.
Стадо разбежалось.**
Долгая праздничная страда в Швальме продолжалась от исхода весны до самого Иоаннова дня с его огнями, кострами и песнями, а когда закончилась, баронесса фон Зюдов-Кленце отправилась в свои владения, на север, к морю, и забрала юношу с собой.
…Ворота бургомистерского дома, скрипя, отворились перед повозкой с гербом на борту. За ней следом выехали еще две, попроще, и полтора десятка воинов.
Йенс не умел ездить верхом и потому сидел на одной из повозок, рядом с возницей. Держался за сиденье, с опаской поглядывая вниз, под колеса: ему еще никогда не приходилось забираться так высоко.
III.
Андреас фон Борк непривычно долго медлил, прежде чем войти в покои баронессы, хотя нынче и так явился позже обычного. Задержался, проверяя стражу на воротах, и госпожа, должно быть, уже заждалась его.
Он любил это время, когда день уже окончен, и можно не торопиться – сесть у огня, взять поднесенное служанкой вино с пряностями и говорить с госпожой – не только о делах и заботах сего дня, но и о минувшем и будущем, о далеких землях, небесах и море, о людях и о всякой вещи земной. Любил и ждал – с нетерпением бо́льшим, чем прилично просто верному челядинцу. Однако уже давно к радостному нетерпению примешивались сомнение и тревога.
Но невозможно оставаться у двери вечно, нужно или уходить, или все же решиться войти. Он покачал головой, словно удивляясь сам себе; коротко постучал.
Послышались быстрые шаги. Альма отворила дверь, чуть посторонилась, пропуская его.
Анастази стояла у еще не закрытого на ночь ставней окна. Закат уже почти догорел, и небо становилось все темней. У переправы чуть заметно теплились огоньки.
Белый пес по имени Вайсс лежал возле камина и, увидев Андреаса, несколько раз приветственно стукнул по полу пушистым белым хвостом.
Баронесса обернулась, улыбнулась – но тотчас же нахмурила тонкие брови.
– Где он?
– В деревне, за рекой. Швыряет твое серебро под ноги смердам, моя госпожа.
Он знал, какое недовольство отразится на ее лице при этих словах, но нарочно не стал смягчать ни единого. Баронесса нахмурилась, и еще темнее стали тени от ее ресниц. Она на мгновение отвела взгляд.
Ее сын, Дитмар, очень похож на нее, и так же хмурит тонкие брови, когда недоволен. Так, во всяком случае, говорит кормилица…
– Кто его туда отпустил?
– Он сам уехал, моя госпожа. Спустился к воротам и сказал, что это твое распоряжение. Люди в этом случае не могут чинить препятствий. Пока дозвались меня, его уж и след простыл. Скакун, которого ты ему отдала, сгодился бы даже для турнира – конечно, если его новый хозяин хоть что-то понимает в подобных вещах…
Анастази молчала, никак не отвечая на эту – вольную или невольную – колкость. В сущности, фон Борк был прав. Прежде робкий, Йенс теперь уверился в том, что госпожа простит ему любые шалости. Именно эта уверенность позволяла ему отправиться на ночь глядя в деревенский трактир, чтобы прокутить там деньги, которые она дарила.
Немного же времени понадобилось для этого! Они встретились в Швальме в самом начале лета, а теперь стояла поздняя, стылая осень. Миновал уже и Мартинов день, и немного осталось до Рождества, а там – до веселых безумств фастнахта…
– Ты должна знать, что беспокоит меня, госпожа, – помолчав, вновь заговорил Андреас. – Не те несколько монет, что он отдаст кабатчику. И не то, что он захочет иметь больше, чем имеет теперь – у него не хватит ни ума, ни хитрости, ни силы, чтобы это заполучить. Но он хвастается милостями, которыми ты его осыпаешь… пустословит о тебе в грязных кабаках. Это может навредить тебе. Даже если тамошние завсегдатаи и не придают этому значения, среди твоих собственных слуг достаточно тех, кто донесет королю…
– А ты все о том же!.. Короля больше не ждут здесь, любезный господин фон Борк. Казалось, мы уже прояснили с тобой это. У него другая жизнь и другая возлюбленная, насколько мне известно.