Да какая разница? Если сравнивать, так девица не стоила того, но уж очень не хотелось портить себе радость, так что он пошел за ней через короткий темный коридор, мимо кухни и кладовой – на сеновал, а там уж она сама на него запрыгнула, ей-ей, только держи!..
Теперь он немного сожалел о том, что так глупо растратился на ту девчонку, ведь здесь его всегда ждали ласки куда более изысканные и радости более сладкие. Да и деревенский сарай – не то, что опочивальня…
Он потянулся к госпоже, хотел приобнять за ноги, чуть выше колен, но Анастази, промедлив до последнего мгновения, вдруг резко отступила на шаг, так что Йенс чуть не свалился со скамьи. Белый пес, бросив кость, с которой возился у камина, поднялся, качнулся на крепких лапах. До юноши донеслось едва слышное, но отчетливое рычание.
Йенс побаивался его и потому больше не пытался коснуться госпожи.
– Ты вернешь этот перстень завтра. И смотри, если у тебя не получится!
– Он вернет, моя госпожа, – эхом отозвался Андреас фон Борк. – Я прослежу.
– Благодарю, – сказала Анастази, и вышла из зала, не удостоив Йенса даже взглядом.
Нет, совсем не похож на Лео. Тот хотя бы знал, как следует обращаться с женщиной ее сословия. Пустота, звонкая, досадная пустота…
На следующий день Йенсу пришлось отправиться в деревню и отнимать у девки перстень. Та, разумеется, вовсе не горела желанием расставаться с такой красивой и дорогой вещицей, которую к тому же заработала честно. Пощечина ее не вразумила – девица была в своем праве и знала это, а Йенс никак не мог выдумать другого способа заставить ее вернуть подаренное, кроме как просить, и угрожать, и перемежать просьбы угрозами…
Увидев это, к упрямице подступил Андреас фон Борк. В руке его снова качнулась плетка, а на одежде сверкнул златом и чернью герб, и это отрезвило упрямицу. Фон Борк с нескрываемым отвращением впихнул перстень в руку юноши:
– Скажешь, что сам забрал. У дружка, с которым пил. О шлюхе ни слова, если хочешь вкусно жрать и сладко спать. И смотри у меня! – он коротко и сильно, не жалея, ткнул рукоятью плетки Йенсу под ребра.
Йенс не посмел огрызаться; вышмыгнул из трактира, прижимая ладони к ноющему боку. Хотел опередить фон Борка и вернуться в замок первым, но и этого не вышло – в седле он держался плохо, и потому пришлось позволить коню плестись неторопливой, ровной рысцой. Воины госпожи всю дорогу ехали за ним шаг в шаг; спиной, не оборачиваясь, он чувствовал взгляд капитана королевских лучников, колющий точно острие ножа.
IV.
Ну скучно же, Боже милостивый, как скучно!..
Йенс повторил это про себя уже несчетное количество раз, на все лады и мелодии, но легче никак не становилось. Нынче госпожа была занята. Его, Йенса, постоянное присутствие ей, кажется, и не требовалось – у нее было много дел, она принимала каких-то людей, про которых Йенс по большей части понимал лишь то, что они богаты и имеют влияние, или беседовала со своими ленниками… Или, вот как теперь, вместе с управляющим чертила на восковой табличке столбики цифр, разбирала записи; должно быть, пересчитывала свое добро.
Он сидел поодаль, у огня, то и дело поглядывая на баронессу. Трапезный зал был залит холодным, ясным светом – и выстужен за долгую ночь; первый месяц весны едва начался, и землю все еще сковывали морозы. Огню требовалось время, чтобы согреть такие просторные покои.
Йенс пошевелился, потер начавшие зябнуть руки, протянул ладони к огню. Госпожа мимолетно оглянулась на него, быстро улыбнулась. Он с готовностью ответил ей улыбкой, залюбовался ее красивым лицом и узкими ладонями, сиянием драгоценных камней и золотого шитья на ее платье. У ног ее, как и всегда, лежал белый пес, подремывал, положив голову на вытянутые лапы.
…После того дурацкого случая с перстнем Йенс сделался осторожен и покорен. По совету – вернее, как будто ненароком оброненному слову – госпожи и гораздо более настойчивым намекам той же Альмы попробовал присмотреться к какому-нибудь делу – благо, в замке бывали разные мастера, даже златокузнецы и резчики по камню. Но к ремеслу охоты не было, оружие давалось в руки кое-как, а непонятная цветная вязь на страницах старых книг навевала скуку и сон. Госпожа потратила немало времени, склоняясь вместе с ним над песенниками и часословами, и теперь юноша, хоть не без труда, разбирал некоторые слова; знал, как выглядит его имя написанным – странно, заковыристо и притом коротко, – и казалось, что этого вполне достаточно. Картинки казались занятней, но их было мало, да и изображалось на них по большей части что-то непонятное, трудно уловимое с налету.