Возле самых дверей харчевни странствующий лекарь разложил на куске ткани свои товары – горшочки со снадобьями, мази, пучки сухих трав, и зазывал ротозеев прибаутками, оглушал громкими именами прославленных целителей и ученых мужей.
– Добрые люди, внемлите мне! Взгляните на эти мази, на травы, собранные на Востоке, где реки несут россыпи камней – сапфиры и топазы, шпинель и рубины, а земля так богата, что источает дивный фимиам и сочится бальзамами! Но кто богат, должен быть щедр – и вот вы можете взять мази, сделанные на основе этих бальзамов! Клянусь, у вас не будут болеть ни руки, ни ноги, ни голова, уши не будет закладывать, из носа не будет течь! Вы сможете пониматься и опускаться, сидеть и бегать!.. Излечитесь от всех болезней и недомоганий!..
Любопытно, почему не изобрели до сих пор снадобья от голода?..
Чуть дальше продавали – правда, с оглядкой – радости другого рода: приворотные зелья, травы, от которых мутится разум, бесстыжие картинки. Юноша мельком глянул через плечо торговца – полулежащая дама, раскинувшая колени, мужчина в богатых одеждах, ласкающий ее срам рукой, – и отвернулся. Картинка не сообщала ничего ни нового, ни забавного.
В съестных рядах – мясные пироги и сладкие пирожки с сыром, лепешки, тонкие вафли, пряные соппы. Дальше – бобы, горох, лук и салат; лесные орехи, рябина, терн и мушмула. Гуси, куропатки, зайцы, свежее мясо и солонина. Рыба озерная, речная, даже морская. Множество вин, и непременно драгоценное рубиново-алое с южных островов – «отец всех вин», такое ароматное, что, кажется, и королевскому столу впору…
Странно, что обжора Тило до сих пор не появился здесь. Впрочем, ни с ним, ни с остальными у юноши не было особого желания встречаться.
Он потратил немало времени, слоняясь между рядами – колокола отметили шестой, а потом и девятый час. Раз или два примеривался утянуть что-нибудь, но то торговец глядел прямо на него, то кто-нибудь, проходя мимо, заслонял собой вожделенный куш. Наконец совсем было приглядел пышную, аппетитную лепешку – она так и манила румяным боком; но рядом с прилавком, как нарочно, остановились городские стражники и вместе с хозяином гоготали над какой-то шуткой.
Что ж, не играй, кошка, углем, лапу обожжешь.
Повертевшись возле прилавков с глиняной посудой, он направился на Золотую улицу, широкую, мощеную камнем, а не засыпанную кое-как щебенкой. Пройдя до середины, свернул на другую, узкую и затемненную; верхние этажи домов нависали над головой, заметно выдаваясь вперед над первыми. Хотя ближе к полудню выглянуло солнце, уже по-осеннему холодное, но яркое, под ногами хлюпала грязь, оставшаяся с прошедшего днями дождя. В грязи, сыто похрюкивая, лежала свинья.
Вот и знакомый дом, приметный издалека – ставни выкрашены в красный цвет, второй этаж поддерживают деревянные столбы, образуя галерею. И окно, возле которого она любит сидеть, отворено…
Он неспешно прошел до поворота, сделал вид, будто что-то обронил и ищет среди камней. Отогнал не в меру любопытную собаку. Зашагал обратно, надеясь, что за ним наблюдают и подадут знак.
Если бы хозяйки не было дома, окно было бы закрыто. Может, занята домашними делами?
У матери всегда хватало забот, хотя семейство у них маленькое – отец, мать, он сам да девчонка-сирота, дочь материна брата, принятая в дом из жалости и чтоб по хозяйству помогала…
Кинуть, что ли, камушек в окошко? Нет, если у нее кто есть, получится дурно и тут уж никаких милостей не жди.
Впрочем, видок у него тот еще: губа разбита, под глазом синяк, одежда поизносилась, да и лошадиная рогожка, которую он походя стянул на коновязи и набросил на плечи – вовсе не баронский плащ, отделанный мехом. Кому приятен такой ухажер?
Уж точно не нарядным девушкам, которые идут мимо, сопровождаемые служанками и молодым мужчиной, высоким и бледным, и беззаботно смеются…
Одна из них, светловолосая, румяная, юноше особенно понравилась, и он долго провожал ее взглядом, завидуя дохляку в яркой котте, хотя тот держал под руку не ее, а одну из ее подруг. Повезло же! Да и кто откажется поплясать с такими красавицами!
…Когда госпожа Брильц увидела его на помосте в день большой городской ярмарки, на нем была хоть и несоразмерно широкая, но роскошная алая рубаха, подвязанная вместо пояса веревкой. Разгорячившись, он скинул эту рубаху, да так она и пропала – Тило, не будь дурак, тотчас же обменял ее на жратву и пиво. Из-за этого они потом подрались, и Тило изрядно досталось – но рубаху было уже не вернуть.