– От ученья плоду, что от камня меду, госпожа моя. Ум точно деревянный – не внемлет ничему…
Он потер шею, словно что-то его душило. Мотнул головой, надеясь, что госпожа, мудрая и рассудительная, по этому жесту поймет, прочитает все, что силится и не может сказать его неумелый язык.
– Прости… Прости, госпожа. Невмоготу мне…
Однако госпожа не поняла – или сделала вид, что не поняла.
Ему было тошно и стыдно. Так ничего и не получилось из его намерений да стараний. За все он брался – и все оставлял; вместо учения его влекли любовные утехи, музыка да танцы, да игра в кости. А теперь настала весна – и еще больше закружила, запутала, заставила кровь кипеть так, как кипят, должно быть, только адовы котлы...
Госпожа более ничего не говорила, не ругала и не попрекала. Йенс постепенно трезвел, а вместе с ясным сознанием возвращался и страх потерять то, что у него есть. Говорят, любовь красивой женщины не вечна; к тому же чем старше они становятся, тем больше в них распаляется похоть и расцветает жажда соблазнять. Одного любовника становится мало, им нужна свежая кровь и свежие силы... А так хочется задержаться в этом красивом замке – и в постели его хозяйки – как можно дольше!..
Он снова закрыл лицо руками – то ли чтобы хоть так остановить бесконечно вращающиеся стены трапезного зала, то ли чтобы отгородиться от ее взгляда.
Да, она смотрела – и вспоминала, как он разглядывал богатое убранство Ковенхайма, дивился, качал головой, и в его ясных глазах плескалось наивное, детское восхищение:
«Эти цветы прекрасней тех, что бывают летом на лугах! Возможно ли такое? Разве человек умеет создать лучше, чем создал Бог?»
Нет, смеялась она в ответ, человеку не превзойти Бога. Но и нам, грешным, даны вдохновение, радость и мысль, чтобы творить красоту, без которой этот мир был бы только обиталищем тьмы и краем скорби.
До роскошных, затканных узорами тканей, серебряной посуды, богато украшенного оружия он поначалу дотрагивался тихонечко, будто боялся навредить неосторожным прикосновением, а когда увидел бронзовый сосуд для воды в виде широко раскрывшего пасть могучего льва, изумился – неужто возможно столько труда и драгоценной меди потратить лишь на то, чтобы удобней было ополоснуть руки перед едой или перед тем как взяться за книгу?
Тогда разноцветные блики от цветных витражей освещали его лицо, изумленное и прекрасное. Красота его казалась совершенной, и Анастази мнилось, будто ее Лео-менестрель вернулся к ней, чтобы никогда более не покидать.
А потом она столько раз объясняла ему, что богатство само по себе привлекает внимание и им не нужно кичиться человеку его происхождения и положения, но все впустую. Замечания он пропускал мимо ушей, и порой смотрел на нее так нагло и жадно, что это больше отталкивало, чем привлекало; в этом взгляде чувствовалась не столько любовная страсть, сколько страсть к роскоши.
Все было так. Но вспоминалось некстати – нежные утренние пробуждения, его улыбка, так напоминавшая улыбку Лео; ветви яблонь, растущих у самых окон бургомистерского дома, пряные запахи трав.
Так прошел месяц Пасхи, и месяц любви отшумел первыми грозами…
VI.
Йенс вошел в трапезный зал, поклонился с небрежным изяществом – не наигранным, а словно от рождения ему присущим. Приблизился к креслу, в котором сидела Анастази. Одетый в ярко-алую котту – вышивка золотом по рукавам, меховая опушка на круглом вороте, сквозь разрезы на подоле сияет выбеленная льняная туника, красивый золоченый пояс свободно обвивает узкие бедра, – он был весьма хорош собой. Нетрудно представить, как восхищаются им девицы в трактирах да на постоялых дворах!
– Чем я могу служить тебе, возлюбленная госпожа?
Анастази невольно поморщилась – слова прозвучали заученно и фальшиво. Йенс, по обыкновению занявший место у ее ног, помедлил, ожидая, что Андреас и Альма – да и молодчики, стоявшие у двери, – оставят их с госпожой наедине, но, не дождавшись этого, подался вперед и поцеловал руку баронессы. Анастази рассеянно взъерошила его густые светлые волосы, невольно отметила – сильно отросли со времени праздника в Швальме и вьются почти как у Лео, красивыми локонами.
– Итак, ты наконец-то явился! – голос ее был холоден и строг, в отличие от прикосновения, по-прежнему мягкого. – Послушай меня внимательно, мой милый Йенс. Ты должен покинуть замок, и как можно быстрее. Насколько я знаю, ты свободный человек, и, стало быть, волен выбирать собственный путь…