Ханс молчал, раздумывая, не лучше ли отступиться сразу. Но разум требовал ясности. Юноша повернулся к решетке и прошептал в полутьму:
– Ты хоть скажи, в чем я провинился-то?
– А то тебе невдомек?!
– Откуда мне знать, что произошло? Я уже седмицу здесь не был…
Голос его дрогнул. Старуха не торопилась закрывать оконце, и мало-помалу юноша вытянул из нее, что недавно хозяйка взялась перебирать вещи в сундуке, и обнаружила пропажу серебряного кубка и блюда, украшенного изображением оленьей головы. То были свадебные дары, поднесенные ей и ее супругу старшинами еще в Рельбю, где они жили до того, как перебраться в Стакезее.
Госпожа Брильц была безутешна. Она не сомневалась, что эти вещи стянул именно Ханс, и проклинала тот день, когда впервые увидела его.
– Да не брал я!.. – юноша умоляюще прижал руки к груди, как будто служанка могла это увидеть. – Ну сама посуди, к чему мне…
Но она знай токовала свое.
– Тебе-то, нищеброду? Да ты их уже спустил где-нибудь небось!.. Эх ты, хозяйка тебе честь оказала, приняла, обогрела…
– Вот и подумай, мог ли я такую глупость сделать. Разве я похож на дурака?
– Сказала бы я тебе, на что ты похож!..
Он уловил в ее сварливом тоне что-то, похожее на колебание, и на мгновение воспрял духом – вдруг она замолвит за него словечко хозяйке? Однако старая ведьма точно с цепи сорвалась, стоило ему подать голос.
– Прочь, прочь, лохмотник! Почем мне знать, что у тебя на уме?! Убирайся, а то как заору, что ты вор и хочешь обесчестить почтенную вдову!..
Он прямо-таки видел, как она качает головой и взмахивает руками. И на сей раз ни словечка в свою защиту не успел сказать – окошко захлопнулось прямо перед его носом; послышался скрип задвижки.
V.
Ханс поплелся обратно к площади, ссутулившись под своей рогожкой и сунув под мышки кулаки, чтоб было теплее. В монастыре гулко ударил колокол, и тотчас же низко, однозвучно отозвался колокол стакезейского собора. Потом зазвонили за городскими стенами, в аббатстве.
На город уже свалилась мгла, и с каждым гаснущим огоньком – лучина в доме, светильник над лавкой, – становилась наглей, обволакивала, затевала козни. Потому честным людям запрещалось торговать после наступления темноты, и в такой час оставались открытыми только трактиры да женские дома, на дверях которых в любое время года распускались намалеванные яркими красками цветы и извивались невиданные звери.
Говорят, в самых лучших из этих домов женщины мажутся розовой водой и носят золотые кольца и зеленые чулки. Если найдешь серебряную монету, заплати – и развлекайся хоть до самого утра в теплой постели, а не на вонючей лестнице старого трактира.
Но столько денег разом у него не было, и где их взять, он не знал.
Он и не заметил, как вернулся к «Пьяной гусыне». В окнах мелькали тени, слышался смех и громкие голоса – в трактире пили пиво, смеялись и пели срамные песни. Юноша нерешительно остановился, думая, не пробраться ли опять в сарай, или сначала все-таки попытаться уговорить хозяина отпустить ему в долг немного соленой рыбы и воду.
Дверь трактира приоткрылась – и закрылась; потом снова отворилась, и на крыльцо вывалился – почти выпал, обалдело озираясь, – высокий дородный мужик. В свете факела, укрепленного над крыльцом, Хансу было видно, что он одет в хорошую новую одежду – верно, праздновал что-нибудь или отмечал удачное сватовство, – и его можно было даже принять за торговца средней руки, если бы еле уловимые запахи мочи и свежих кож не выдавали его ремесла. Он был дубильщик.
Ханс, не двигаясь, смотрел, как детина замер, удерживаясь за притолоку. Потом, постояв немного и, видимо, собравшись с силами, отпустил перила крыльца и осторожно положил за пазуху сверток – едва не потеряв при этом равновесие.
Некоторое время он стоял на крыльце, рискуя получить внушительный пинок под зад, если бы кому-нибудь вздумалось открыть дверь. Потом сделал нетвердый шаг; зашатавшись, остановился, вихляясь, как флюгер на сильном ветру. Вздохнул, провел по лицу широкой ладонью, собираясь с силами.
Юноша, оставаясь невидимым во тьме, не сводил с него взгляда. После многих усилий детина сполз-таки с крыльца, ухитрившись не упасть, и побрел, запинаясь за камни, держась за стену и время от времени надолго останавливаясь.