Максимова и Оржицкий отправились в тесную комнатку. В ней было огромное окно во всю стену, впрочем заколоченное. Единственную разболтанную форточку Оржицкий открыл с трудом. Софья додумалась протереть полки и папки влажной тряпкой, и после этих энергичных действий дышать в помещении стало намного легче.
– Ты существенно облегчила нам задачу, – глупо и как-то по-канцелярски поблагодарил ее Оржицкий.
– Лучше бы ты взмахнул своей волшебной палочкой, и вся работа была бы сделана, – лукаво улыбнулась Софья, – а, кстати, как ты сделал бабочек?
– Секрет, – серьезно сказал Тим.
– Может быть, ты Гед? – спросила Софья, – а покажи еще что-нибудь волшебное!
Тим достал из кармана коробочку с невидимыми для Софьи бусинами, вытащил один кристалл. Это была угловатая маленькая бусина, уникальной прозрачности, наполненная ровным ярким светом. Тим скатал ее из своего старого воздушного змея, который нашел на чердаке в Комарово. Квинтэссенция счастья! Он хранил ее про запас, вот она и пригодилась. Сам кристалл от взора Софьи был скрыт, но семицветную радугу, пронизавшую своими лучами каморку архива, она увидела. Розовые, зеленые и лиловые блики заиграли на серых пыльных папках с завязками, сходясь к центру, как в калейдоскопе, и расходясь лучами по углам комнаты. Широко распахнутые глаза девушки наполнились детским восторгом. Когда морок рассеялся, Тим наклонился к Софье и прикоснулся губами к щеке.
– Так вот оно что… – протянула разочарованно Софья, – это такой способ клеить девушек. А я-то думала…
Тим промолчал и пожал плечами, а когда Софья стала бить кулачком по дыроколу, пробивая листы для скоросшивателей, ответил ей:
– Неплохой способ клеить девушек, кстати, не каждому доступен. Буду пользоваться, когда появится подходящая ценительница.
Софья почувствовала укол, но промолчала, закусив губу. Она поняла, что сама разрушила волшебство и не знала, как загладить ошибку.
– Роза Соломоновна оценила бы, – сказала Софья, и оба прыснули.
***
– А мне эта девушка совершенно не понравилась, – сказала мать, поджав губы, – она совсем не подходит нашему Тиму. И на свадьбе настаивает зачем-то… Какие свадьбы в такие времена? Рубль вон как ухнул, летом яйца по четыре были, а теперь уже пятнадцать за десяток.
Отец кивал, удрученно рассматривая выцветшую и облезлую клеенку на кухонном столе.
– Опять же надо решать что-то с квартирой, обменивать комнаты. Софья сказала, что в коммуналке жить она не хочет…
Отец снова кивнул, не найдя ответа.
– Ну, что ты киваешь? Что киваешь? – возмутилась мать.
– Вот что, мать! – сказал Фенькин решительно, – я поперек счастья Тимке становиться не буду. Он и так с нами почти не общается, смотрит на нас волком. Не видишь что ли? Любит он эту стерву, любит. Так что надо свое «нравится – не нравится» подальше засунуть и сыну помочь всем.
Через месяц две большие комнаты в коммуналке на Литейном преобразовались в однокомнатную квартиру на Бассейной. Холостой, а потому без права голоса, дядька- приживальщик съехал в Комарово, а Тим и Софья перебрались в новое жилье. Свадьбу сыграли студенческую: много подкрашенного спирта и плодово-ягодного вина, сосиски в тесте, куриные окорочка на костре, крепкие осенние яблоки и груши из комаровского сада, катание на лодках по Финскому заливу. Невеста в платье напрокат, жених в новом, почти картонном костюме. Подаренный на свадьбу фотоаппарат «Сони» сделал первые бессмертные кадры. Уже потом, пытаясь возродить мгновения счастья, Тим гладил глянцевые отпечатки, но они не откликались и не отдавали ничего. Пустые, аляповатые, безмолвные.
Подружки поговаривали, что Софья выскочила замуж за Оржицкого по залету, а иначе чем было объяснить её выбор? Встречалась-встречалась с каким-то лысым папиком, катавшим ее на «Вольво», возившим на сочинский курорт, а потом взяла и выскочила за Оржицкого на пятом курсе. Парень, конечно, неплохой, и добивался ее долго, но…
Тем не менее, скороспелый брак был бездетным. Если Тим и печалился по этому поводу, то Софья детей не хотела. Она активно приводила квартиру на Бассейной в «надлежащий вид». Появилась турецкая тюль на окнах, роскошный угловой диван невообразимого голубого цвета, кухня «под дуб». В углу комнаты Тиму обустроили рабочее место. Он сваливал на стол стопки ученических тетрадей, планов и методичек, проверяя ночами сочинения. Оржицкий не любил засиживаться в учительской, не брал часы классного руководства и другой внеаудиторной нагрузки. «К жене бежит, караулит», – перешептывались его коллеги из сто восемнадцатой школы.
– Софья, отчего же диван голубой? – с неудовольствием спрашивала мать, пришедшая полюбоваться на семейное гнездышко Оржицких.