— Все в порядке.
— Тина, так нельзя. Надо уезжать. Это все нельзя так оставлять.
— Да? Уехать и оставить вас тут одних? — она замолкает. Знает же, что я никогда их не брошу, пока не придумаю, как вырваться из этого дома всем вместе.
Сажусь на кровать и ко мне, словно котята, подползают младшие. Оленька забирается на колени, а мальчишки прижимаются по бокам. Постепенно те засыпают. Так происходит всякий раз после подобных ссор. К Толику я обещаю себе заглянуть позже, сейчас с ним Влада. Поможет обработать раны, поговорит и успокоит. Она девочка способная, справится.
Лишь уложив младших на кровать, плечом к плечу, укрываю их одеялом, а сама сажусь на пол. Мира к этому времени уходит к репетитору, которого мы оплачиваем с «родителями» пополам.
Пальцы сами тянутся к телефону, а потом набирают в поисковике нужную фамилию и имя.
Антонина Старынкевич.
Сейчас у нее уже другая фамилия. Красивый, насколько это возможно, пятидесятилетний муж, трое взрослых детей, две собаки и одна большая рекламная кампания, последствия которой я вижу изо дня в день на баннерах города. Эта женщина смотрит на меня с высоты вторых этажей, улыбается и говорит, что поможет нашему городу быть лучше. Но это не самое интересное. Ее слова в одном из интервью:
— Я люблю своих детей. Каждого из них. Не представляю, как вообще раньше жила без них. Они — это частичка меня, и я сделаю все, чтобы они росли и ни в чем себе не отказывали.
Эту фразу я запомнила. Она любит их, но не меня. И сделает все для них, но, опять же, не для меня.
Мне просто не повезло.
Я родилась в неудобное время, от ненужного мужчины. И, если моя биологическая мать живет дальше припеваючи, то я теперь расплачиваюсь за ее ошибки. Ее, но вовсе не мои.
Высокая брюнетка, которая в свои тридцать шесть, может составить неплохую конкуренцию моим сверстницам. Яркие голубые глаза и родинка на щеке, мелодичный голос и непомерное чувство стиля. Эта женщина идет по жизни с улыбкой, с присущей ей грацией. А я… я продолжаю пытаться выжить.
Пролистываю ее фото с семьей. С мужем и детьми — старшим сыном от первого брака ее супруга и двумя младшими совместными. Эту фотографию я как-то сохранила на свой телефон и каждую ночь перед сном буравила взглядом. Представляла себя там, рядом с ними. В красивом вечернем платье, с золотыми сережками в ушах и маленьким медальоном на шее. Я бы даже надела каблуки для такого случая. Но это были лишь мечты. В реальности все обстоит так, что эта женщина не хочет меня видеть. У нее своя жизнь и для ошибок молодости в ней нет места.
Пятая глава
Через несколько дней, когда на щеке от царапины осталась лишь тонкая сухая корочка, я снова сижу перед корпусом и жду. На этот раз не Ищенко, а Витю. Мне нужно с ним объясниться. После нашего разговора, мы больше не перекинулись даже парой фраз. И я только сейчас поняла и приняла тот факт, что жить без этой пары фраз мне не нравится. Я привыкла к его простым и неожиданным сообщениям. Возможно, поступаю, как настоящая эгоистка, но, если я не смогу позаботиться о себе, то не сможет никто. В этой жизни стоит рассчитывать в полной мере только на себя.
Витя заставляет меня ждать. Небо застилают темные тучи, несколько раз сверкает молния, но просто так уходить я не собираюсь.
Двери корпуса снова раскрываются, и на ступеньках появляется… Паша. Он выходит не один, а с миниатюрной девушкой. В руке та держит небольшую, но вместительную сумку и стопочку тетрадей. На голове алый берет, который кажется слишком ярким на фоне ее бежевого пальто. Паша что-то ей увлеченно рассказывает, жестикулирует руками и ни на кого внимания не обращает. Словно сейчас, весь его мир — это эта девушка и ее внимание.
Но вот он замечает меня. Что-то говорит своей подруге и спешит ко мне, впервые за долгое время. Застегивает куртку под самое горло, прячет руки в карманы и останавливается рядом со скамьей, на которой сижу. Смотрит без тени улыбки сверху вниз и говорить начинает далеко не сразу.
— Вити нет тут, — с нагловатой улыбкой сообщает.
— А где он?
— Заболел. Что? Такие новости он своей девушке не рассказал? Забыл, наверное, да? — прикладывает указательный палец к губам, будто тем самым хочет запретить себе смеяться надо мной.