— Филипп, — прошептала она, — оставь меня. Это выше моих сил. У меня болит голова.
— Да, я сейчас уйду, но я не могу оставить тебя в таком дурном настроении. И потом, мне хочется помешать тебе совершить неосмотрительные поступки. Необходимо, чтобы все у тебя в голове стало ясным, чтобы ты четко понимала, что потеряешь, если сделаешь глупость. Что произойдет, если всплывет правда?.. Задумайся хоть на минуту… Потом я уйду… Состояние дяди… вернее, то, что от него останется после уплаты громадных налогов… будет поделено между тобой и Ольгой.
— Ольгой?
— Черт побери! Она же Леу. Это сестра твоего дяди. Начинаешь понимать? Представляешь, какая заварится каша! Итак! Твой отец покончил с собой… думаю, в какой-то мере по вине дяди… иначе зачем бы старик стал опекать тебя, ведь правда?.. И после этого ты собираешься упустить состояние, которое с моральной точки зрения принадлежит тебе не меньше, чем Симоне… Это было бы уж слишком! Теперь видишь, я ни о чем не сожалею. Думаю, что поступил правильно, выдав тебя за кузину. Это просто справедливо. Ну и что! Скажи, что между нами изменилось?
— Все!.. Дай, пожалуйста, попить.
Филипп наполнил минеральной водой стакан, стоявший на тумбочке у изголовья.
— Все? Ты шутишь.
Марилена медленно пила, глядя на Филиппа.
— По закону я мертва, ведь так? — произнесла она наконец. — Значит, ты волен уйти от меня, начать новую жизнь. Ты этого хотел?
Сжатыми в кулаки руками Филипп несколько раз стукнул себя по вискам.
— С тобой невозможно разговаривать! Неужели ты могла представить, что я ухожу от тебя именно тогда, когда ты больше всего во мне нуждаешься?! Марилена, дорогая, не будь такой глупой.
— Попробуй только сказать, что никогда не хотел уйти от меня!
Филипп резко встал. Марилена схватила его за руку.
— Ну а я, — прошептала она, — никогда тебя не отпущу. Если ты так хочешь, я буду молчать… но ведь ты должен… ты должен жениться на мне.
Он тяжело опустился на стул.
— Боже мой! Я тоже теряю голову. Но разве мы не… Действительно. Я об этом забыл. Теперь я твой дальний родственник.
— Вот именно, — сказала Марилена. — Но тебе ничто не помешает жениться через несколько месяцев на Симоне Леу, раз тебе так хочется, чтобы я была Симоной.
Шум за дверью заставил их замолчать. Они услышали голос санитара: «Только на одну минуту, господин Леу… Потом вы снова ляжете…»
— Филипп! — с мольбой в голосе проговорила Марилена.
— Я здесь, — прошептал Филипп. — Не бойся… Пусть говорит… Ты его кукла… Не перечь ему… Больше ничего не требуется.
Дверь открылась, вошел старик. Шаркая ногами, он приблизился к кровати. Филипп отошел в сторону. Санитар, как бы извиняясь, развел руками в беспомощном жесте. Потрясенная Марилена смотрела на склонившееся над ней лицо, которого она всегда боялась. Серые глаза излучали любовь и в то же время тревогу, откровенную и стесняющую. Как будто тебя застали голой. Марилену охватило странное чувство, будто она подглядела чужой секрет.
— Симона… Бедная твоя головка… в каком же ты состоянии!
Здоровой рукой он потрогал повязку. Пальцы коснулись щеки Марилены. Та уткнулась в подушку, с ужасом подумав, что долго лгать не сможет.
— Тебе больно?.. Ты не хочешь меня расстраивать?
— Да нет, ей не больно, — вмешался санитар. — Сейчас мы поможем ей подготовиться ко сну, а завтра она встанет.
— Не хочу… чтобы ты страдала… я увезу тебя… далеко.
Леу нахмурил лоб, стараясь осознать значение слова «далеко». Оно вызывало в нем неясные воспоминания. Губы шевелились так, словно он проговаривал про себя трудный текст.
— Пойдемте, вам пора отдыхать, — сказал санитар, беря его под руку.
— Оставьте, — ответил старик. — Это моя дочь… Я имею право…
Сквозь морщины начала проступать дрожащая улыбка, осветив старческое лицо, озарив его нежностью и добротой. Поддавшись внезапному порыву, Марилена обвила руками его шею. Ей хотелось попросить прощения, но не потому, что она его обманывает, а потому, что Симона нередко обращалась с ним жестоко, когда он отказывался потакать ее капризам. Она вдруг почувствовала себя счастливой, что может как-то загладить старые обиды. Филипп прав. Надо лгать. Она слегка его отстранила, посмотрела на него, держа за плечи на расстоянии вытянутых рук, улыбнулась.
— Ну а теперь, папа, иди отдохни.
Она разговаривала с ним, как с отцом, которого потеряла, как с ребенком, которого у нее не было. Со слезами на глазах она смотрела, как он уходит, пошатываясь и бормоча бессвязные слова. Филипп закрыл дверь.
— Ну что ж, — весело проговорил он, — ты отлично выкрутилась.
Марилена провела ладонью по мокрому от пота лбу.
— Мне его так жаль… Филипп… хочется просто быть рядом с ним… не думать о наследстве. На деньги мне наплевать. А вот он сам… странно… я вдруг поняла, как он мне дорог.
— А ведь он тебя не очень-то баловал.
— Может быть. Но когда я вижу его таким… потерянным… Конечно, я понимаю, что любит он не меня…
— А он ведь даже не спросил, что стало с тобой.
— Возможно, это и есть любовь, — задумчиво проговорила Марилена. — Человек думает только об одном-единственном существе… А теперь иди… Мне надо спокойно подумать обо всем, что ты мне сказал.
Филипп несколько секунд колебался. Оставалось еще немало вопросов, которые следовало бы обсудить.
— Спокойной ночи, — наконец сказал он.
— Можешь меня поцеловать.
— Конечно.
Он быстро поцеловал ее.
— Крепче.
Он пожал плечами.
— Надо соблюдать осторожность. Давай привыкать, что мы с тобой всего лишь дальние родственники. Постарайся заснуть.
Филипп вышел с каким-то смутным чувством досады. Все эти душещипательные сантименты его слегка угнетали. Он закурил сигарету, пересек двор и уселся в садике перед больницей. На скамейках расположились несколько выздоравливающих, явно изголодавшихся по свежему воздуху. Ветер с моря доносил шумы порта. «Это промежуточная посадка, — подумал он. — Не больше. На следующей неделе мы будем в Париже». Ему захотелось посидеть в бистро, выпить, может быть, сойтись с женщиной. Марилена раньше его поняла, что он свободен. Вот уже несколько минут он думал только об этом. Свобода! Свободен от Леу! В Париже Марилена будет жить с дядей. А он поселится в гостинице. Он сам сможет распоряжаться своим временем. Денег она ему даст больше, чем он попросит, лишь бы удержать его. Будущее постепенно раскрывалось перед ним, суля радостные перспективы. Снова жениться на Марилене — это не так уж глупо, но торопиться некуда. Сначала стоит еще раз испытать прелести холостяцкой жизни, вернуться к праздному времяпрепровождению прежних лет, к неожиданным встречам, ко всему, что составляет радость жизни. Кроме того, в пригородах наверняка существуют клубы планеризма. Туда его примут с распростертыми объятиями. Он уже испытывал чувство товарищества, возникающее на взлетных полосах. Много летать он не собирается, так, время от времени небольшой полет, просто чтобы не потерять навыки. На Реюньоне других развлечений не было. Но в Париже!..
Он так разнервничался, что ему захотелось немного пройтись. Движение стесняли брюки. Их одолжил ему Поль, санитар. Его собственные разорвались и запачкались кровью. Завтра надо будет всем купить новую одежду. Филипп мысленно прикинул, что ему предстоит сделать… Подтвердить заказ на рейс во вторник, если у врача не возникнет возражений… Потом… начать хлопотать о выдаче Марилене документов, удостоверяющих личность… Отправить уведомление новому руководству компании, что он увольняется… Все это муторно, но не так уж неприятно. Все-таки первые шаги на пути к свободе. На фоне радостной убежденности: «Я богат».
На следующее утро Филипп зашел повидать Леу. Тот брился, сидя в пижаме, выданной больницей, перед зеркалом сержанта Иностранного легиона, с которым лежал в палате. Старик на него даже не посмотрел. Он неловко скреб кожу с каким-то неизъяснимым старанием, от которого правый глаз вылезал из орбит.