— А зачем? — принял из рук жены полотенце, пахнущее обжитым шкафом, зятёк. — Знаю, что на уши свободные и неосведомлённые присядешь, как возможность появится, вот и не стал портить тебе удовольствие.
— Эх и добрый ты мертвец, кум, — смущённо пригладил усы Вез. — Всё бы такими были. Уж тогда бы мы!
— Обожди маленько, — мягко положил на плечо родственника ладонь возвращенец. — Дай с дороги помоюсь, что ль.
— Не вопрос. Подожду, конечно, — резко поменял настрой тот. — Мытьё — это дело благое. Нужное даже, так скажу, ведь в чём его суть, — снова завёл своё помело шурин. — Ты причащаешься после или после…
— Вез. Потом, — в очередной раз прервал пространный монолог словоохотливого брата вахтовик. — Минут десять потерпи. Не больше. Под еду, — и посмотрев, что на них не обращает внимания жена, коснулся горла двумя пальцами. — И поговорим.
— Всё понял, — коснулся губ говорун, исполнив жест запирания оного на замок амбарный. — Занимайся своими делами.
На том и ушёл Бадет смывать дорожную пыль да марафет наводить.
— Ну чего ты в самом деле-то, братец? — запричитала на поспешность своего неугомонного родича хлопочущая Уна. — Али совсем скучно? Ну так я занятие тебе завсегда найду.
— Нет-нет, что ты, — мягко ответил ей Вез. — Сама же знаешь, шило у меня в одном месте.
— Нет у тебя там ничего, — как отрезала женщина, поставив на стол большую посуду с густым варевом. — Кроме обострённого чувства авантюризма, — грохотала утварью, бубня под нос, она.
— Каюсь, имеется такой грешок за душой, — не стал больше раздражать сестрицу тот да пододвинул к себе плошку простую, но с интересной резьбой по ободу да залил в неё пышащего паром варева. — Не усидеть на месте коли почую выгоду.
Уна продолжать бессмысленный и вот уже сколько раз звучащий разговор не стала. Уж пусть лучше брат рот свой займёт едой, чем присядет кому-нибудь на уши со своей пустой болтовнёй. Однако логичное смирение не подействовало на поднявшиеся эмоции, оттого и наводила лоск посуде накинутым на плечи широким полотенцем. Не стоит столь трогательный момент омрачать пустой перебранкой — повод для того обязательно подвернётся позже. Не завтра, так послезавтра.
— Сколько лет прошло, а он всё также о пустом печётся? — Вышел из умывальни хозяин дома да обхватил жену сзади, уткнувшись носом ей в макушку, да жадно вдохнул тот запах. Сколько бы не прошло перерождений, а сей запах во время «жизни» он помнил постоянно. Ну как помнил… Смутно догадывался о нём. — Я дома.
— Дома он, — буркнула Уна, смутившись хоть и привычному ритуалу, но всё также внезапному. — А ничего, что дети отца родного не видели уже сколько веков? Ещё и хозяйство подзапустилось, — дабы скрыть подлый румянец, она пошла в атаку привычным для её рода-племени (того, что с Венеры) способом. — Вон порог избился уже, крыльцо покосилось, ножи не точены, калитка не смазана…
— Полно тебе, душенька, — под потупившийся тактично взгляд шурина нежно провёл по волосам суженной Бадет. — Сама ведь знаешь — служба. К тому же не с пустыми руками, а с получкой и трофеями. Сейчас состряпаю прошение, повышеньице выбью да землицы али квадратов приращу. Будет нашим охломонам великовозрастным с их семьями где кости бросить, да дочам приданое богатое дам, а сей домик приведу в порядок. Будь спокойна в этом. А там, глядишь, и новых настругаем.
— Ох, охальник! — всплеснула руками жена да, поняв, что сражение она проигрывает, предприняла единственно верное решение: «тактическое отступление с перегруппировкой». — Ладно, ведите свои важные мужские разговоры, но только смотри, без беленькой.
— Да как можно, — честным взором посмотрел муж в её очи. — За кого ты нас принимаешь?
— За алкашню пропащую, — также честно ответила ему та. — В общем, я сказала — ты услышал.
С тем и покинула она кухню, оставив двух мужчин наедине друг с другом.
— Эх, — вздохнул Вез, не выдержав и пяти секунд тишины. — Суровая она.
— Зато внимательная и добрая, — поправил его Бадет, усаживаясь за стол. — Что ж. Давай, банкуй, — выудил он из-за пазухи фляжку офицерской настойки. Не беленькая же, значит, не нарушил слова. — Помело.
— Во-о-от, — протянул задорно собеседник и также полез в нагрудный карман за стопочкой телескопической. Дыхнул в неё, протёр да подставил под горлышко фляжки. — Теперь совсем другой разговор. Вздрогнем, — резко крякнув, опрокинул шурин в себя настоечку да занюхнул её краюхой тускло-серого (ибо растёт на земле мёртвой) хлеба да надсадно произнёс. — Ну так слушай, как говорится, «Дело было в степях Херсонщины»…