Когда я снова бросаю взгляд влево, шпалера как раз заканчивается, и опять тянется жердяная изгородь. За ней стоит лесок, через который мы и собираемся подкрасться к дому.
Метров через четыреста я останавливаюсь на придорожной площадке. Глушу двигатель и смотрю на часы на панели.
— Двадцать минут, — объявляю я.
— До чего?
— До двух часов — когда у Алекса была назначена встреча.
— Тогда нам лучше поторопиться.
Мы выбираемся из машины и идем обратно вдоль дороги. За исключением шороха ветвей да редких криков чаек, стоит зловещая тишина.
— Не нравится мне это, — бормочет Клемент.
— Что не нравится?
— М-м… Пустота.
— Понимаю. Да уж, живя в Лондоне, привыкаешь к постоянному шуму.
— Я не об этом.
— А о чем же?
— Ни о чем. Забудь.
Достигаем рощицы, быстро оглядываемся по сторонам — необходимости в этом, по правде говоря, и нет — и перебираемся через ограду.
— Нужно немного отойти от дороги, — тихонько говорю я. — Вдруг мимо проедет машина, тогда нас заметят.
— Очень в этом сомневаюсь.
— Например, машина Алекса.
— Ах да, верно.
Вскоре становится ясно, что нога человека не ступала в этом лесу вот уже много лет, и за отсутствием тропинок нам приходится брести по рыхлой земле. Углубившись метров на тридцать, я оборачиваюсь:
— Пожалуй, достаточно. Теперь идем в сторону дома.
Клемент шумно принюхивается. В воздухе ощущается запах моря, к которому примешивается вонь сырости и перегноя. Великан недовольно косится на меня. Определенно, не милый его сердцу бетон и асфальт.
Не дожидаясь новой порции сетований, я поворачиваю на девяносто градусов и двигаюсь к цели.
В отличие от Клемента, сельская среда меня не тревожит. Вот сердце у меня грохочет так, что его могут услышать из дома, до которого остается все меньше и меньше. И сквозь звенящие нервы и зуд предвкушения я уже ощущаю «звоночек». Теперь, однако, дело сводится не только к потенциальной передовице: слишком многое поставлено на кон, слишком многое вложено — и все слишком личное, начиная с разбереженных старых ран из-за отца и заканчивая потерей всего имущества в огне. Совсем скоро я узнаю, окупятся ли мои жертвы, или же они принесены напрасно.
Впереди за деревьями проглядывает белая кирпичная стена, и я останавливаюсь и указываю на нее подтянувшемуся Клементу.
— Вот и дом, — шепчу я.
— Ни хрена не видно. Надо подойти поближе.
Я киваю, и мы крадемся дальше, со всей осторожностью ступая по усеивающим землю сухим веткам.
Постепенно деревья редеют, но, к счастью, листва на них еще сохранилась. Великану, впрочем, все равно приходится пригибаться по мере приближения к дому. Метрах в двадцати от здания снова останавливаемся, поскольку теперь нам требуется какое-то укрытие.
Я киваю на раскидистый падуб немного левее от нас. Размером кустарник с маленькую машину, так что спрятаться есть где, и из-за него можно будет наблюдать за фасадом дома.
Прячусь за куст и присаживаюсь на корточки.
— Сколько времени? — шепчет Клемент, устраиваясь рядом.
— Час пятьдесят две.
Смещаюсь на полметра, чтобы получше разглядеть. В поле моего зрения попадает торцевая стена здания и гравийная парковочная площадка, занимающая почти все пространство перед фасадом. Изгиб подъездной дорожки мне тоже различим, но ворота уже нет. Сам дом, насколько я могу отсюда судить, совершенно невыразительный. Скорее всего, это бывшая ферма, при строительстве которой больше руководствовались функциональностью, нежели архитектурными достоинствами. Внешние стены, возможно, и побелили для оживления аскетичной кирпичной кладки, однако на унылости внешнего вида это нисколько не сказалось. А уж на фоне темных туч и высоких деревьев дом и вовсе смотрится мрачно.
Сверяюсь с часами: час пятьдесят пять.
Медленно текут секунды, и впервые с отъезда из Лондона меня начинают одолевать сомнения. Я поворачиваюсь к великану:
— Скажи мне, что это не безумная затея, как я прямо сейчас ощущаю.
— Мы прячемся за кустом в лесу, у черта на куличиках, и караулим мужика, который может быть в Борнмуте, или Уэймуте, или в любом другом дорсетском городке. Спроси еще раз минут через двадцать.