Почти всего.
— Доброе утро, пупсик.
Клементу достаточно сделать по спальне пару шагов, чтобы оказаться возле меня. Он протягивает мне чашку:
— Извини, но кофе у меня нет.
Нахожу в себе силы улыбнуться.
— Спасибо.
— Как себя чувствуешь?
— Погано.
Клемент копается в кармане безрукавки и достает упаковку болеутоляющего.
— Вот. Должно помочь.
Слоган на пачке обещает: «Расправится с болью быстро!» Смелое заявление. Моя-то боль куда серьезнее, нежели просто раскалывающаяся голова.
Глотаю две таблетки и запиваю чаем.
— Сколько времени?
— Еще только восемь.
Мне приходит на ум, что без зубной щетки и минимального набора душевых принадлежностей шансов вновь ощутить себя человеком у меня крайне мало.
— Клемент, мне нужны кое-какие вещи: зубная щетка, расческа, дезодорант.
— Напиши список, я сгоняю.
— Правда?
— Ага. Не могу допустить, пупсик, чтобы ты в таком виде появилась на улице, — ухмыляется великан. — Перепугаешь всю округу.
Я шутливо шлепаю его по ноге.
— Засранец!
По-прежнему усмехаясь, Клемент исчезает и возвращается с блокнотом и ручкой. Перечисляю предметы первой необходимости, вот только мне представляется весьма сомнительным, что в местном магазинчике торгуют нижним бельем. Что ж, пока придется мужественно переносить страдания, куплю попозже. Еще потом необходимо будет связаться со страховой компанией и пообщаться с полицией. Денек определенно выдастся долгим, я уже чувствую это.
Отклонив мое предложение заплатить, великан берет список и обещает вернуться через двадцать минут.
И уходит, оставляя меня сидеть на кровати с похмельем, чашкой чая да ворохом тоскливых мыслей в качестве компании.
Мне хочется в туалет, но в постели так тепло, в то время как в квартире стоит жуткая холодрыга. Что ж, ножки крестиком, и можно еще потерпеть. Я продолжаю потягивать чай, обратившись мыслями к единственной положительной стороне вчерашнего вечера — к Клементу.
Известно мне о нем совсем мало, однако после такого тесного общения с ним на протяжении пяти последних дней я уже не могу отрицать бурление под поверхностью неких чувств. Затрудняюсь, впрочем, с определением этих самых чувств, вот только я не ощущала себя столь связанной с кем-либо уже очень долгое время. При всех его недостатках, коих отнюдь не мало, я вижу, что в нем кроется нечто гораздо большее, нежели некорректная лексика, склонность к нездоровой пище и внушаемая габаритами угроза насилия. Под всем этим проглядывает добрая, если не измученная душа. Мне открывалась его ранимость, сострадательность и заботливость, и я искренне полагаю, что ему настолько же необходим кто-то вроде меня, насколько мне нужен человек вроде него.
Возможно — только возможно, — что-нибудь хорошее из этого да выйдет.
Тем временем мочевой пузырь уже буквально вопиет об облегчении. Ставлю чашку на пол и осторожно откидываю одеяло.
— Вот же черт!
В ванной еще даже холоднее, если такое вообще возможно. Усаживаюсь на унитаз, всей душой надеясь, что мочеиспускание завершится раньше образования сталактита. Клемент говорил, будто не чувствует холода — но это же нелепо! Хвала святым угодникам, процесс отправления естественных надобностей завершается, и я включаю горячую воду в раковине, надеясь привести в чувство пальцы. Пока стекает вода, оглядываю себя в треснутом зеркале. Зрелище воистину ужасающее. С одной стороны волосы спрессованы, а с другой являют собой пресловутый взрыв на макаронной фабрике. А из-за косметики суточной давности, да еще основательно подпорченной слезами, физиономия у меня что у клоуна из ужастика.
Клемент отнюдь не сгущал краски, говоря, что я перепугаю округу.
Кое-как привожу волосы в порядок, но вот с лицом без средств из списка вряд ли что можно поделать. Пожалуй, до возвращения великана лучше прятаться под одеялом.
Так я и поступаю, пока до меня не доносятся стук входной двери и топот тяжелых ботинок в направлении спальни. Мой спаситель вернулся.
— Не смотри на меня! — кричу я, когда он входит. — Я выгляжу как кусок дерьма, и мне нужно принять душ!
— Да я же пошутил. Ты…
Он осекается, что отнюдь не способствует поднятию моей самооценки.
— Что я, Клемент?!
Великан протягивает мне пакет и говорит:
— Пупсик, ты самое лучше, что я видел по пробуждении за очень-очень долгое время.
В его словах нет даже намека на насмешку. Невероятно, но, кажется, он предельно искренен.