Он мрачно ухмыляется:
— Угрожать моей бабуле… Ты, пидор. Тебе это даром не пройдет.
Едва лишь я собираюсь снова пустить в ход свои способности к вразумлению, как Клемент внезапно выкидывает руку в мою сторону. Следует удар такой силы, словно меня сбивает грузовик, и мое тело откидывает назад. Вряд ли мне удалось бы удержать равновесие, будь я даже обута в кроссовки — а уж о каблуках и говорить не приходится. Через семь-восемь шагов задом наперед земное притяжение выигрывает, и я шлепаюсь на задницу.
Дальнейшие события развиваются для меня в качестве зрительницы в первом ряду, пускай и на жестком асфальтовом сиденье. До меня доходит смысл поступка Клемента: он просто вытолкнул меня с линии огня Джейдона. А огонь тот ведет — один, два, три выстрела, практически без пауз. В отличие от киношной пальбы, никакого дыма нет, лишь последовательность оглушительных хлопков, от которых сотрясаются все мои внутренние органы.
Затем юнец делает пару шагов вперед и стреляет еще дважды. Всего шесть выстрелов, пять из них практически в упор.
После этого рука Джейдона безвольно падает. Точно не помню, но в пистолете вроде всего шесть патронов. Хотя для осуществления своего замысла юнцу хватило бы и одного.
Придя в себя, я поспешно смотрю влево, опасаясь самого худшего. При виде стоящего Клемента меня охватывает облегчение, словами которое не описать. Впрочем, он может быть и ранен, и я немедленно поднимаюсь на ноги.
Зато Терри Браун с поникшей головой полусидит бесформенной кучей, привалившись к машине.
Я спешу к Клементу.
— О боже! — вырывается у меня. — Ты как? Не ранен?
— Нет, зато он ранен, — кивает он на Брауна.
Когда-то я проходила обучение по оказанию первой помощи, однако лишь самым основам, в число которых множественные огнестрельные ранения отнюдь не входят. Я приседаю рядом с пострадавшим и оцениваю причиненные ему травмы.
— Терри! Терри! Ты меня слышишь?
В ответ лишь слабый стон.
Его некогда синий блейзер теперь темно-красный, в воздухе стоит запах свежей крови.
— Пупсик, он не жилец, — тихонько произносит Клемент. — Оставь его.
— Нет! Нет! — кричу я. — Мы должны что-то сделать!
Снова склоняюсь над Терри. Безысходность ситуации вдруг бьет по мне еще даже ощутимее недавнего толчка великана. Мне не разобрать, сколько ранений получил журналист, но, судя по количеству крови, как минимум два-три. Несколько выстрелов в грудь, и никакой возможности остановить кровотечение. Вдобавок из-за разрядившегося аккумулятора телефона я не могу вызвать скорую.
Тут меня осеняет, и я поднимаю взгляд на Клемента.
— У тебя телефон с собой?
— Ага.
— Тогда вызывай скорее чертову скорую помощь!
Он лезет во внутренний карман безрукавки, я же пытаюсь обнадежить раненого.
— Терри… Ты меня слышишь? Мы вызываем скорую, держись!
Тупость призыва просто зашкаливает, конечно же. Ну что Браун может поделать? Посмотреть на меня и сказать: «Ага, спасибо, я на пару минут перестану умирать»?
Дыхание у него поверхностное, сиплое и пугающе слабое. Из уголка рта уже сочится струйка крови.
Снова смотрю на Клемента. А он стоит себе и сосредоточенно целится пальцем на кнопки.
— Ты что там копаешься? — воплю я. — А ну давай сюда!
Выхватываю у великана мобильник и лихорадочно набираю номер. А когда уже готова нажать на кнопку звонка, Терри внезапно находит в себе силы чуть-чуть приподнять голову и открыть глаза.
Лучше бы он этого не делал. В них столько страха, а утешить его я ничем не могу.
Браун пытается что-то сказать, однако слова ему не даются. Он судорожно сглатывает и предпринимает новую попытку, но у него получается лишь некоторое подобие младенческого гуканья. Страх в глазах сменяется отчаянием. Журналист насупливается, нижняя губа у него бессильно дергается.
Внезапно меня осеняет, что Терри, возможно, пытается донести до меня последнее признание. А вдруг он хочет сообщить мне личность Таллимана?
Я едва ли не прижимаюсь ухом к его рту.
— Что такое, Терри? Что ты хочешь сказать?
Какой-то звук, который может быть словом — вот только не из английского словаря. Мне следовало бы чувствовать себя виноватой, что я больше переживаю о его признании, нежели о его неминуемой смерти. Но ведь с таковой угаснет и наш последний шанс выяснить, кто такой Таллиман.
— Прости, я не понимаю.
Следует тот же звук. Меня охватывает отчаяние.
— Ты пытаешься назвать имя?