Браун выдавливает нечто похожее на «бер».
— «Бери»? — переспрашиваю я. — Что брать?
Он издает тот же самый звук, но на этот раз на «бер» не похоже. Я определенно не так расслышала.
— Терри, попытайся еще раз. Не спеши.
Пожалуй, опять не лучший мой совет, с учетом крохотного срока, остающегося у журналиста.
Нет, надо вызывать скорую.
Я отстраняюсь и уже собираюсь нажать клавишу вызова на клементовском телефоне, как вдруг Терри протяжно и клокочуще втягивает в себя воздух — выдохнуть который ему уже не суждено.
Его глаза по-прежнему таращатся в мою сторону, однако страха в них больше нет. В них вообще ничего нет.
Клемент приседает рядом на корточки и кладет руку мне на плечо.
— Он умер, пупсик.
— Нет… Нет! Не может быть!
Убиваюсь я не столько о смерти человека, сколько об утрате нашей последней зацепки.
— Нужно валить отсюда, — рассудительно замечает Клемент. — Тут скоро от фараонов не протолкнуться будет.
У нас на руках мертвый журналист, а Джейдон уже дал деру, так что великан, пожалуй, прав. Мне даже не вообразить, как мы сможем объяснить свое присутствие на месте преступления.
Я встаю и окидываю прощальным взглядом изрешеченный пулями труп Терри Брауна. Сочувствия к убитому я не испытываю совершенно, а мое профессиональное уважение к нему с некоторых пор еще даже мертвее, чем теперь сам журналист. Клемент, в свою очередь, также не питает к нему почтения, поскольку беззастенчиво принимается обшаривать карманы толстяка.
— Ты что делаешь? — ахаю я.
— Бумажник ищу.
— Боже, ты хочешь обокрасть покойника?
— Его бабки мне не нужны. Может, найдется какая-нибудь зацепка, чтобы двигаться дальше.
— А, извини. Тогда заодно проверь, нет ли у него мобильника.
После непродолжительного обыска великан обнаруживает и бумажник, и телефон.
— Так, а теперь валим, — бросает он.
Отдаленный звук сирены придает мне дополнительное начальное ускорение.
Мы торопливо огибаем паб и, отказавшись от намерения идти обратно по улице, срезаем через микрорайон. Сущий лабиринт проходов замедляет наше продвижение, зато позволяет незаметно подобраться к станции подземки.
По пути меня охватывает отсроченный шок. Отнюдь не такой сильный, как прошлым вечером, однако учащенное сердцебиение и щемящее чувство тревоги все же дают о себе знать.
— Поверить не могу, — признаюсь я Клементу.
— Знаю. Когда-то разжиться пушкой было чертовски нелегко, а нынче она у каждого доморощенного гангстера.
— Я вовсе не про то, что у Джейдона оказался пистолет, — качаю я головой. — А про то, что ты должен был лежать рядышком с Терри Брауном.
— Что-что?
— Этот маленький ублюдок выпустил пять пуль в упор, и одному лишь Богу известно, почему ни одна из них тебя даже не задела.
— Наверно, повезло, — пожимает великан плечами.
— Повезло? — недоверчиво переспрашиваю я. — Да это чертово чудо, что он в тебя не попал!
— Ну, иногда чудеса происходят.
Отнюдь не разделяю его непринужденности.
— Да ты был на волосок от пули… от смерти! Как ты можешь быть таким беззаботным?
— Может, мне просто жить надоело.
Я застываю на месте и хватаю Клемента за руку.
— Пожалуйста, не говори так! Даже в шутку!
Он стоит, потупив взор, затем смотрит мне в глаза.
— Прости.
Искренность во взгляде великана напоминает мне еще кое о чем: если бы не его моментальная реакция, часть полученных журналистом пуль наверняка досталась бы и мне.
— Ты не можешь умереть, Клемент! Кто же тогда придет мне на выручку и спасет от верной смерти?
За моей улыбкой прячется отрезвляющая мысль. Может, все дело в шоке, но я не стесняясь озвучиваю ее:
— Я и без того потеряла достаточно дорогих мне людей. И я не хочу, чтобы среди них оказался и ты!
Вопреки ожиданиям, что Клемент высмеет мое беспокойство, он поступает совершенно противоположным образом: не говоря ни слова, просто обнимает меня обеими руками. Ощущение прямо как в детстве — словно тебя закутывают в гигантское одеяло, вот только основательно провонявшее табаком.
Время идет, но у меня абсолютно не возникает желания покинуть объятия Клемента. Вопрос, впрочем, снимается сам собой, когда он нежно целует меня в макушку и отступает.
— На самом деле ты их не потеряла, пупсик, — мягко произносит он. — Просто их здесь больше нет.
— Кого?
— Дорогих тебе людей.
Я сглатываю ком в горле.
— Ты так думаешь?
— Я знаю.
За многие годы я слышала множество красивых слов, но эти звучат приятнее всех прочих. Разумеется, всего лишь бессодержательная сентиментальность, но если как следует постараться, в нее можно даже поверить.