Но толстяк ошибся. К «пигалице» пришлось идти не ему, а Семену Григорьевичу.
— Какую стрижку, папаша, — под польку, полубокс? — профессиональной скороговоркой осведомилась мастерица.
«Ишь, дочка нашлась!» — подивился Семен Григорьевич, нахмурил клочковатые брови и сказал наставительно:
— А это уж вам лучше знать. Сделайте что-нибудь… соответственное.
И Семен Григорьевич неопределенно покрутил растопыренными пальцами перед своим лицом. «Пигалица» усмехнулась.
Пока она трудилась над его волосами, Семен Григорьевич успел хорошо рассмотреть ее. Мастерица была молодая, рыжеватая. У нее были большие строгие глаза и прохладные быстрые пальцы.
Лысый толстяк стал громко жаловаться своему мастеру-мужчине на тупую бритву, и Семен Григорьевич злорадно подумал, что толстяк прогадал: «пигалица» была отличной работницей. Ловкие ножницы, щебеча и пришепетывая, так и порхали над головой. Семен Григорьевич сидел неподвижно и только глазами моргал, боясь, как бы бойкая мастерица не отхватила ему, чего доброго, половину уха.
— А бриться я вам советую после бани, — сказала «пигалица», снимая простыню. И, предупреждая замечание Семена Григорьевича об очереди, добавила — Прямо ко мне идите, без всякой очереди.
Подозревая подвох, Семен Григорьевич начал было хмуриться и даже пустил в дело знаменитые свои усы, но вдруг неожиданно для себя самого согласился.
— Только я нескоро, — предупредил он. И, понизив голос, объяснил доверительно: — Я париться люблю…
Семен Григорьевич строго придерживался выработанного годами порядка мытья в бане. Раздевшись, он первым делом пошел париться «насухую».
В парной стоял добрый пар, но Семену Григорьевичу этого было мало. Он до отказа открыл кран с паром и, чтобы сделать пар пожестче, вылил шайку холодной воды на раскаленный радиатор. Кругом зароптали, но Семен Григорьевич плеснул на радиатор еще шайку и, радостно крякая, полез на полок. Навстречу ему, чертыхаясь, с полка скатилось несколько человек.
Пока веник парился в шайке с кипятком, Семен Григорьевич сидел на скамье, потел и, покряхтывая от удовольствия, растирал заросшую седым волосом грудь. Пар был такой резкий, что все входящие в парную сразу пригибались к полу, словно кланялись Семену Григорьевичу, торжественно восседающему на самом верху полка.
— Это черт знает, что такое! Форменный произвол! — возмущался давешний толстяк, шаром выкатываясь из парной.
— Явился банный король! — крикнул мастер Зыков — дружок и одногодок Семена Григорьевича, перебираясь со своей шайкой поближе к двери.
Семен Григорьевич сначала хотел было спуститься вниз и поздороваться с приятелем за руку, но потом засомневался, прилично ли голым людям пожимать друг другу руки, и лишь помахал издали потяжелевшим веником, приглашая Зыкова к себе наверх. Тот приглашения не принял. По выполнению производственного плана мастера-одногодки шли вровень, не намного отставал Зыков от дружка и в освоении скоростных методов резания, но в банном жестоком деле даже и во сне не подумывал он тягаться с Семеном Григорьевичем — знал свое место…
Когда все тело покрылось потом и стало приятно теснить грудь, Семен Григорьевич намылился и подпустил еще пару.
Начиналось самое главное.
Приплясывая, Семен Григорьевич принялся стегать себя огненным веником по бокам, спине, животу. Он стегал себя все сильней и сильней, словно был своим самым заклятым врагом. От наслаждения Семен Григорьевич ухал, издавал нечленораздельные звуки, даже стонал слегка.
Один за другим выбегали из парной люди, а Семен Григорьевич все хлестал себя и хлестал. Он парил веник в горячей воде, студил в холодной, намыливал его, сам намыливался и обливался водой. Были испробованы все комбинации, какие только можно составить из веника, мыла, пара, холодной и горячей воды.
Под конец в парной осталось всего два человека: Семен Григорьевич и молодой, ладно скроенный парень с синим якорем-татуировкой на груди и большим белым пятном шрама на красном распаренном боку. Парень упрямо не хотел признать себя побежденным и хотя спустился на самый низ, но окончательно не сдавался, не уходил из парной. А Семена Григорьевича обуял спортивный азарт, и он все больше и больше подпускал пару.
Стены, скамейки, пол накалились до такой степени, что к ним больно было прикоснуться. Воздух обжигал. Приплясывая и напевая себе под нос что-то такое, что никак невозможно передать ни словами, ни музыкой, Семен Григорьевич время от времени поглядывал на паренька, опасаясь, как бы тот не свалился. В богатой банной практике Семена Григорьевича подобные случаи бывали.