Паллант ссылался на достойные примеры из недавнего прошлого. Ведь сам великий император Август усыновил своих пасынков, сыновей Ливии от ее предыдущего брака, Тиберия и Друза; этот последний был отцом Клавдия. Однако он забыл добавить, что Август, в отличие от Клавдия, у которого был Британник, не имел сына. Достаточно убедительным выглядел тот аргумент, что Луций старше Британника на четыре года и скорее сможет стать помощником в управлении империей. Но это обстоятельство предрешало и вопрос о престолонаследии! В случае усыновления Луций формально получал те же самые права, что и Британник, фактически же он оказывался в более выгодном положении как старший по возрасту, уже причастный к государственным делам.
Неужели Клавдий не отдавал себе отчет в этом?
Когда девять лет назад сын его и Мессалины явился на свет, император был преисполнен отцовской гордости. Держа ребенка на руках, он выступал на воинских митингах и появлялся в театрах, представляя армии и народу будущего властителя. Теперь же он, как бы совершенно лишенный собственной воли и разумения, повторял перед сенатом аргументы, которые ему подсунул Паллант. Более того, чтобы подчеркнуть необычность и значение своего шага, он напомнил, что с тех пор, как семья Клавдиев живет в Риме, никто еще не был ею усыновлен!
Сенат тотчас же одобрил намерения властителя. Вскоре в силу специального указа, с учетом всякого рода правовых формальностей акт усыновления совершился. Это произошло 25 февраля 50 года. С тех пор полное имя сына Агриппины и Гнея Домиция звучало: Нерон Клавдий Друз Германик Цезарь и, стало быть, точно так, как звали Клавдиева отца, но с добавлением «Цезарь». Отец Клавдия, которого обычно называли просто Друз, прославился во времена Августа завоеванием Германии — страны между Рейном и Эльбой. Отсюда возникло его прозвище «Германик», которое, впрочем, ему присвоили посмертно. Ведь Друз умер в 9 году перед новой эрой, едва достигнув тридцати лет, — из-за неудачного падения с лошади. Клавдию исполнился тогда только год, Германику же, будущему отцу Калигулы, Агриппины, Друзиллы и Ливиллы, было шесть лет. Друза оплакивала не только императорская семья, но и весь народ. Юный военачальник уходил из жизни, озаренный славой героя и завоевателя, и был повсеместно любим как очень непосредственный и добрый человек. Увенчанный славой, Нерон Друз теперь должен был возродиться в новом представителе рода Клавдиев. Сумеет ли Луций, потомок Домициев, оказаться достойным воспоминаний и надежд, связанных с этим высоким именем?
«Нерон» — слово сабинское, означает «мужественный». Род Клавдиев переселился несколько веков назад в Рим именно из горного края сабинян, расположенного почти в самом сердце полуострова, к востоку от среднего течения Тибра. Многие из Клавдиев именовались Неронами, но то было лишь прозвище. Только Друз, а после него усыновленный Луций Домиций носили его как имя.
В Риме к усыновлению Луция отнеслись достаточно равнодушно. Ни у кого не было особых причин радоваться успеху Агриппины или тревожиться за судьбу сына Мессалины. Зато небольшой городок Помпеи сразу назначил жрецов Неронова культа: им присваивался титул flamines Neronis[11]. Таких жрецов назначили, вероятно, и в других городах Италии и провинций, чем выражалась преданность царствующему ому. Однако в самом Риме никогда не существовало религиозного культа здравствующих особ. Такой чести удостаивались только некоторые императоры и члены их семей после смерти и «освящения» или же причисления их к числу божеств сенатом.
Британник, уже девятилетний мальчик, не радовался новому своему брату. Ребенок ясно видел, к чему может привести это усыновление. Сын Мессалины, однако, был беззащитен. Единственное, что ему оставалось, это игнорировать сам факт. Поэтому он приветствовал Нерона, называя его настоящим именем и фамилией:
— Здравствуй, Луций Домиций!
Тот сразу пожаловался на это приемному отцу. В своем окружении (разумеется, по инициативе матери) он толковал, что-де неизвестно еще, чей сын Британник на самом деле.
Возможно, после того как раскрылись похождения Мессалины, подобные сомнения возникали и у самого Клавдия. Можно также предположить, что он перенес на ребенка неприязнь, которую испытывал к его матери. Только это оправдывает и делает понятным столь решительное предпочтение, которое он оказывал пасынку.
Британника покинули почти все. Даже слуги и рабы демонстрировали свое пренебрежение к мальчику, над которым нависла зловещая тень гибели. Необходимо признать, что Агриппина стремилась сохранить видимость приличия и проявляла к нему деланную нежность.