Царила вечерняя тишина, нарушаемая монотонный кваканьем бесчисленных лягушек, живущих в болотистой почве, и чириканьем птиц, которые перепархивали на оливковых деревьях подле святилища Афродиты. Портовой люд притих, следя за ходом корабля Полианто. «Викторията» миновала второй изгиб канала и в гавани показалось золоченое изображение ее носовой части и первые весла, громадные красные лапы, рассекающие с такой силой гладкую поверхность воды, что на ней вздымалась пена.
Многочисленная толпа, среди которой волновались семьи моряков, разразилась криками восторга при входе корабля в порт.
— Привет, Полианто! Добро пожаловать, сын Афродиты!.. Да осыпет тебя милостями Сонника, твоя госпожа!
Голые ребятишки, со смуглыми ногами, кидались с головами в озеро, плавая вокруг корабля, точно толпа маленьких тритонов.
Все восхваляли своего соотечественника, преувеличивая его достоинства: никто никогда не погибал на его корабле, и богачка Сонника может гордиться своим вольноотпущенником.
На передней части корабля прорет[2] неподвижный, как статуя, следил напряженным взглядом за ходом судна, чтобы предупредить малейшее препятствие; обнаженные тела гребцов, с согнутыми к веслам спинами, лоснились на солнце; на корме стоял губернатор[3], сам Полианто, нечувствительный к усталости, прикрытый широкой красной тканью, с рулем в правой руке, а в левой с белым жезлом, который мерно колебался, отмечая движение весел. Подле мачты сгруппировались мужчины в чужеземном одеянии и женщины, неподвижные, усталые в широких мантиях.
Корабль, словно громадное насекомое, приближался к порту, рассекая своим носом покойные и мертвые воды. Бросив якорь и перекинув дощатый мостик, гребцы стали отталкивать шестами толпу, которая толкалась, стремясь пробраться на корабль.
Лоцман отдавал приказания с кормы; его красное одеяние, словно воспламененное заходящим солнцем пятно, мелькало то здесь, то там.
— А, Полианто!.. Добро пожаловать, мореплаватель! Что ты привез?
Лоцман увидел на берегу двух молодых всадников Тот, который говорил, был одет в белый плащ, один конец которого прикрывал его голову, оставляя открытой бороду, завитую локонами и блестящую от благовоний. Другой сжимал бока коня своими обнаженными сильными ногами; одет он был в сагум[4] кельтиберов, короткую шерстяную тунику, поверх которой болтался его широкий спускающийся с плеча меч, его волосы, такие же непокорные и жесткие, как и борода, обрамляли мужественное и смуглое лицо.
— Привет, Лакаро! Привет, Алорко! — ответил лоцман с выражением почтения. — Не увидите ли вы Соннику, мою госпожу?
— Этой же ночью, — ответил Лакаро. — Мы ужинаем в ее загородном доме… Что ты привез?
— Скажите ей, что я привез среброродный свинец из Нового Карфагена и шерсть из Бетики. Чудесное путешествие!
Молодые люди натянули повода своих лошадей.
— Мы все признательны тебе за это, — сказал Лакаро.
— Прости, Полианто! Да будет Нептун милостив к тебе!
И оба всадника ускакали, скрывшись между хижинами, сгруппированными у подножия храма Афродиты.
Между тем, один из прибывших спустился с корабля и смешался с многочисленной толпой, стоящей лицом к корпусу корабля. Это был грек; каждый узнавал его происхождение по прикрывавшему его голову пилэосу; коническому кожаному шлему, подобному тому, какой изображен у Одиссея на картинах греческой живописи. Одет он был в темную и короткую тунику, перехваченную у пояса ремнем, на котором висела сумка. Хламида, не доходившая до колен, была прикреплена на правом плече медным аграфом; обувь из поношенных и запыленных ремешков, прикрывала его обнаженные ноги, руки же, сильные и старательно очищенные от волос, опирались о большой дротик, почти копье. Волосы, короткие и вьющиеся, крупными завитками выбивались из-под пилэоса, образуя вокруг его головы волнистый ореол. Они были черные, но в них серебрилось несколько седых волос, так же, как и в обрамлявшей его лицо бороде, широкой и короткой. Верхняя губа была, по афинскому обычаю, тщательно выбрита.
Это был сильный и стройный мужчина, полный мужества и здоровья. В его глазах, с ироническим выражением, сверкал тот огонь, который отмечает людей, рожденных для борьбы и власти. Он свободно шел по этому незнакомому ему порту, как путешественник, привыкший ко всякого рода случайностям и неожиданностям.