Неруда очень любил сватать и женить своих друзей, а также крестить их детей. В доме «Лос Гиндос» отпраздновали свадьбу Родольфо Араоса Альфаро и Маргариты Агирре. Аргентинский приятель поэта походил на истинного идальго, сошедшего со старинного портрета. А Маргарита, которая была секретарем Неруды, со временем стала одним из лучших его биографов. В Мехико Пабло устроил у себя в доме крестины Сибелес — дочери Андреса Энестросы. В тот памятный день домовладелец разъярился и попросил Неруду съехать с квартиры. И не столько потому, что поэт пригласил к себе… пятьсот человек, сколько потому, что многие, после неумеренных возлияний, полезли на деревья и переломали ветви. Им, видите ли, захотелось «с высоты» смотреть, как Хосе Ревуэльтас и сам Неруда на подмостках, построенных прямо в патио, разыгрывали сцены из древнегреческого театра.
Энестроса вспоминал, как Пабло любил наряжаться в разные костюмы: генералом, пожарником, да кем угодно — и пользовался любым предлогом для этого, будь то праздник, или дружеская встреча, или что-нибудь другое. Наденет, к примеру, картуз и форменную куртку и в таком наряде собирает плату с гостей за «билеты». По мнению Энестросы, поэт любил ходить ряженым, потому что страшно стеснялся собственной некрасивости. Спорное соображение, трудно в это поверить.
Неруда делал друзьям какие-то особенные подарки. Однажды издал исключительно для друзей сто экземпляров «Всеобщей песни Чили», которая предварила его знаменитую «Всеобщую песнь».
86. Баталии, серенады, сабельные удары
Вскоре Мексика, как прежде Испания, увидела, что поэт Неруда работает без передышки, потому что считает своим долгом стать хронистом исторических событий, пропуская их через собственное сердце.
В «Третьем местожительстве» раздел IV называется «Испания в сердце». А номером V обозначены стихи, созданные в основном в Мексике. Помимо «Песни любви Сталинграду» и «Новой песни любви Сталинграду», Неруда напишет на мексиканской земле стихотворение «7 ноября. Ода победному дню».
Гитлер разослал приглашения отпраздновать 7 ноября в гостинице «Астория», что напротив Исаакиевского собора. Фюрер намеревался устроить банкет и в Кремле после взятия Москвы…
Но поэт, чутко вслушивающийся в ход великого сражения, воспевает далеких героев и глубоко верит, что «народная, железная армия» посадит… «большую, как луна, розу» на земле Победы.
Неруда говорит об этом, как о своем личном, и видит собственную жизнь в единстве с миллионом других жизней.
Нет, Пабло Неруда не ставил знака равенства между словами «немец» и «фашист». Его дружеские, сердечные отношения с эмигрантами из Германии, бежавшими в Мексику — со многими из них он познакомился в годы Гражданской войны в Испании, когда они были интербригадовцами, — лишнее подтверждение той исторической правды, которая гласит: у каждого народа есть свои светлые и темные стороны. Разве Неруда не знает имен Маркса и Энгельса? Разве не с самой ранней молодости он любит поэзию Гейне? Если бы вдруг зачеркнули имя автора «Лорелеи», Неруда посчитал бы это великим оскорблением для всей мировой поэзии! Можно ли вступить в борьбу с Красотой, отдать ее на поругание? «Германия свободная, кто посмеет сказать, / что ты не борешься? / Твои мертвецы свидетельствуют из-под земли… Бригады / немецких братьев, / вы пересекли все безмолвие мира, / чтобы стать своей широкой грудью рядом с нами. / Из ваших тюрем, словно с ночных рек, / до Испании доносился ваш тайный голос, / до Испании, которой было всего больнее, / которую вы защищали…»[101] Поэт называет имена, ставшие запретными: «Эйнштейн — голос рек», Гейне, Мендельсон… «Голос Тельмана подземной рекой / трепетал на песке человеческих битв»[102].