91. Первая речь в сенате
Май не принес Неруде весенней радости. Хотя бы потому, что в Южном полушарии — это осенний месяц. Но зато этот май был ознаменован двумя важными событиями в жизни поэта: он становится сенатором и одновременно лауреатом Национальной литературной премии, которая в Чили присуждается не за отдельное произведение, а за все творчество в целом. Национальная литературная премия была учреждена незадолго до этого события по инициативе Союза творческой интеллигенции Чили, который возглавлял Пабло Неруда. До него этой премии были удостоены лишь прозаики: Аугусто Д’Альмар, Хоакин Эдвардо Бельо и Мариано Латорре. Неруда был моложе их всех лет на двадцать, не меньше. В Чили воздали должное поэтическому творчеству Неруды. Помимо всего, литературная награда предполагала небольшую денежную сумму.
Неруда был первым поэтом, первым писателем нового литературного поколения, который получил Национальную литературную премию. К тому же он был человеком, исповедующим коммунизм, членом коммунистической партии. А поскольку в состав жюри входили не только писатели, но и представители университета и правительственных учреждений, премия означала официальное признание политического статуса Пабло Неруды.
Итак, в мае поэт, только что ставший лауреатом, занимает сенаторское кресло… 21 мая в Парадном зале Национального конгресса собравшиеся слушают послание президента Хуана Антонио Риоса о положении нации. Неруда присягает на верность конституции. Через несколько дней его выбирают в Комиссию по международным связям. В инаугурационной речи Неруды нет и следа его флегматичности.
Первые фразы прозвучали громовым раскатом… Председатель сената Артуро Алессандри Пальма — он дважды был президентом республики — торжественно объявляет: «Слово имеет сенатор от Тарапаки и Антофагасты, высокочтимый сеньор Рейес…» И вот высокочтимый сеньор начинает говорить:
«Идеологические, нравственные и юридические требования, которые предъявляются ко всем нам, в моем случае обретают особую остроту…»
Да, Неруда берет на себя огромную ответственность. И дело не только в том, что он решился открыто изобличить в подлоге счетную комиссию, которая при пособничестве секретариата, по сути, незаконно лишила парламентских мандатов целого ряда кандидатов, одержавших победу на выборах. Ситуация усугубляется еще и тем, что в сенате с инаугурационной речью выступает поэт, а люди, принадлежащие цеху литераторов, редко оказывали существенное воздействие на законодательную власть. Но так или иначе Пабло Неруда говорит прежде всего как литератор и от имени всех литераторов.
«В самом деле, — продолжает он, — писатели, чьи памятники, установленные на городских площадях после их смерти, вдохновляют парламентариев на пышные инаугурационные речи или на праздничное застолье, по большей части прожили трудную жизнь, нередко в полной безвестности, как и их нынешние собратья, хотя по праву достойны были прижизненной славы. Главная причина тому — их стихийное, неорганизованное сопротивление неправедному капиталистическому жизнеустройству. За немногим исключением… Приведу в качестве примера Бальдомеро Лильо и Карлоса Песоа Велиса, которые сумели воплотить в своих произведениях боль и надежды народа. Остальные либо принимали с покорством свое жалкое существование, либо вступали в стихийное неорганизованное противоборство со злом…»
Неруда скажет о том, что социальное положение писателя в Чили ничем не отличается от положения тех, кто в поте лица зарабатывает на жизнь, подчиняется жестоким законам найма, терпит нужду, а в это время привилегированное меньшинство купается в роскоши. Развивая свою мысль, Неруда подчеркнет, что обладатели всех земных благ считают незыблемым существующий миропорядок, нимало не задумываясь над тем, что они благоденствуют лишь за счет страшной нищеты «благородных и мужественных тружеников чилийской пампы», которых он представляет в сенате республики. «Они, эти мои соотечественники, брошенные на произвол судьбы, безымянные, полуголодные, полураздетые, суровые от бесконечных тягот и страданий, устоявшие под пулеметными очередями, удостоили меня высокого признания: они наградили меня подлинной национальной премией».
Поэт с открытым забралом идет навстречу тем, для кого он гага avis[121] в высокочтимом сенате. Он представляет не столько цех поэтов — слишком мал их круг, чтобы выбирать своего депутата, — сколько рабочих, добывающих селитру, медь, золото; жителей прибрежных городов чилийского Севера… Их доверие наполняет его гордостью. Он уверен, что сумеет как писатель принести народу ощутимую пользу, что, приняв на себя такую ответственность, сможет облегчить рабочим их тяжкую долю, высвободить из того жалкого положения, на которое они обречены с далеких времен завоевания независимости. Довольно россказней о прекрасной жизни селитряных рабочих в хоромах, о том, что их оттуда выманили коварные волки, чье имя — «агитаторы», смутьяны.