Когда Неруда писал «Собранье сумерек и закатов», он переживал прилив чувства протеста. Он хотел писать стихи целыми циклами, которые охватывали бы все и вся, исходя при этом из единого центра; он претендовал на невероятную тематическую широту, которая заключала бы в себе его видение мира, хотя оно во многом проистекало из ослеплявшего его чувства пола, только что открывшегося ему во всей полноте. Первая попытка охватить жизнь, исходя из некоего изначального ядра, оказалась, по словам Неруды, его первой неудачей. Эта неудача называется «Восторженный пращник». Потому он и не публиковал эту книгу в течение десяти лет. Неруда признавался, что писал ее словно в бреду.
Я помню, как ошеломлены были слушатели в Национальной библиотеке, узнав, что «Восторженного пращника» он написал за одну на редкость спокойную ночь в то лето, когда жил у родителей в Темуко.
«В этом доме я занимал почти весь второй этаж. Прямо перед окном была река и множество звезд, которые, казалось, двигались. Я писал это стихотворение словно в бреду, как бы — что бывало со мною в жизни очень редко — ощущая себя во власти некоего космического опьянения. Я верил, что добился одной из поставленных целей»[196].
На слушателей произвело огромное впечатление, что зрелый человек так критически говорил о себе самом — юноше семнадцати-восемнадцати лет. В переписке, которую он вел тогда с уругвайским поэтом Сабатом Эркасти, Неруда говорил, что полностью распростился с юношескими иллюзиями.
Эркасти ответил ему, что заметил в «Пращнике» свое влияние.
«Для моего безмерного тщеславия этот ответ был как камень с неба»[197].
Неруда был совершенно растерян, так как по своей юношеской неопытности не понимал тогда, что главное не оригинальность, а самовыражение, которое достигается не без различных влияний.
Усвоив урок, Неруда возвратится к лично им пережитому, результатом чего станут «Двадцать стихотворений о любви и одна песня отчаяния». Это самое известное произведение Неруды, согласно статистике, его прочитало наибольшее количество людей. Однако его создатель радовался меньше, чем читатель, потому что эта книга не отвечала тревожившим его представлениям о великой поэзии.
Он снова старается воплотить свою мечту в жизнь. На сей раз это «Порыв стать бесконечным». И — второй провал за два года. Название, которое недовольный автор считает претенциозным, говорит о величии его стремлений. Книга эта и не могла получиться такой, какой он хотел. Во всяком случае, к этому произведению, которое, как он считает, оценено меньше других, Неруда относится благожелательнее, чем к «Двадцати стихотворениям». По его мнению, у «Порыва» есть уже то достоинство, что она ясно показывает, какой путь он избрал в поэзии.
Неруда вспоминает, что в эти самые дни у него в руках оказалась рукопись уругвайского критика Эмира Родригеса Монегаля, которая впоследствии выйдет под названием «Недвижный странник». Неруда отверг приведенное критиком суждение чилийского писателя Хорхе Эллиота о том, что в «Порыве» чувствуется влияние книги Висенте Уйдобро «Высоколенок». Неруда, незнакомый досконально с творчеством Уйдобро, в то время вообще не знал о существовании «Высоколенка». И кроме всего прочего, Уйдобро никак не мог влиять на него потому, что оба поэта очень непохожи друг на друга и придерживаются противоположных воззрений на поэзию. Неруда тогда не мог, да и не хотел писать в игровом стиле Уйдобро.
«Высоты Мачу-Пикчу» — это триумф упорства, здесь Неруда возвращается к идее цикличности, которая еще полнее реализовалась во «Всеобщей песни», где он решил использовать все технические возможности и даже ту, что приводила в ужас некоторых пуристов — самому превратиться в летописца современности. Эстетам это казалось какой-то пропыленной хроникой. А зачем пугаться пыли, ведь она такая же неотъемлемая часть земли и атмосферы, как дождь. Неруда расскажет о том, что сегодня происходит с человеком. Он не гнушается ролью репортера и временами прибегает к прямому поэтическому документу.