«Это вам посылает мой отец, он не хочет, чтобы вы, Пабло, мерзли в эту зиму». Молодой Лосада разворачивает куртку, и она является во всем своем великолепии. Пабло отвечает: «Спасибо за чудесный подарок». На лице у него вежливая и грустная улыбка.
Не прошло и недели, как к моему дому в Сантьяго на Матта Ориенте, 394, неожиданно подъезжает автомобиль Неруды. Из окна своего кабинета я с удивлением гляжу на него. Вижу Мануэля Арайю, шофера Неруды, который идет с каким-то свертком в руках. Он вручает мне письмо, которое я читаю, едва сдерживая волнение.
«18-VII-73.
Я думаю, что эта куртка (полученная от Досады) тебе больше подойдет, в ней ты будешь выглядеть моложе, чем в твоей сутане. Большое спасибо, если ты примешь мой подарок; я проведу зиму в постели, а куртка не лучшая пижама для больного.
Не нужно большого ума, чтобы понять эти строчки. Это не гоголевская шинель. Этот подарок — метафора, метафора его прощания. Преждевременный дар, помимо завещания, до смерти. Он никогда не говорил мне о смерти, называя ее своим именем, потому что этот хороший человек, которого некоторые ошибочно считали слабым, в жизни был очень сильным. И когда смерть начала кружить вокруг него, он встретил ее с суровым стоицизмом творца. Я говорю это, потому что на подарок Гонсало Посады поэт тут же ответил другим подарком. Немедленно пришла Матильда и принесла несколько тетрадей. Это были восемь неопубликованных книг, которые Неруда официально передал издателю в нашем присутствии. Тот спросил его: «Это для срочной публикации?» «Нет, — ответил Пабло. — Это подарки, которые я делаю себе к своему семидесятилетию. Они должны появиться в первой половине 1974 года».
Это тоже был ответ смерти, которая подмигивала ему из-за двери и в широкое окно, выходившее на море из комнаты, в которой он так любил слушать пение птиц — канареек с золотисто-зеленым оперением, живших в большой клетке.
182. Посмертные произведения
Эти неизданные книги увидят свет как посмертные, чтобы навсегда воспеть безудержную любовь поэта к жизни.
Уже в Европе в августе 1974 года Матильда вручила мне опубликованные книги, оригиналы которых Неруда передал Гонсало Лосаде-сыну в день своего рождения 12 июля 1973 года, лежа в постели, в нашем присутствии. Я беру их дрожащими руками, ведь они написаны человеком, которого стерегла смерть, каждую ночь нашептывая ему, что она уже заждалась.
Те стихи рождают множество воспоминаний.
Поездка на остров Пасхи, куда Неруда звал меня в уже далеком январе — как жаль, что я не смог тогда поехать! — вернула его к теме о неведомых корнях древнего Рапануи, к философским размышлениям обо всем изначальном. В стихах контрапунктом сталкиваются «нелепые путешественники» и маленький остров, сотворенный ветрами Меланезии среди огромного океана.
Поэт ищет лики Вечности, и ему кажется, что их являют суровые каменные статуи острова Пасхи. Великая чистота, первозданность этих статуй, омытых светом и солью океана, о которых говорится в «Одинокой розе», станут резким контрастом всему, что обрушится на людей, вернувшихся на континент, — нескончаемые споры, распри, войны, оглушительная музыка, лживые улыбки…
Во все щелочки дома, во все поры тела Неруды, прикованного к постели, проникает биение жизни его страны. Вой волков слышится возле сада, огражденного забором. А бытие поэта становится «Зимним садом», где живут воспоминания о былых событиях, страстях, женщинах. На память поэту часто приходят стихи Кеведо: «Все расцвело в округе — ветви яблонь, / дрожащая голубизна лугов / и желтые потеки сорняка»[219]. В комнате нет весны. Есть лишь болезни. А цветенье весны там, снаружи. И пусть она не терзает его думами о стольких «усопших веснах».