За окнами шумит океан. Этим летом он уже не выйдет к нему навстречу. «Я заключен, я заточен в тоннель, / где, словно узник, первобытным слухом / распознаю зеленый рев и гром, / и катаклизмы битого стекла, / шуршанье вечной соли и агоний»[220].
В ту пору в один и тот же день скончались два ни в чем не схожих человека, два ни в чем не схожих писателя — Мануэль Рохас и Бенхамин Суберкасо. Оба лауреаты Национальной литературной премии. Неруда узнает об этом, лежа в постели. Это был вещий знак для поэта. Словно колокол пробил два удара. «Скончались с разницей в какой-то час, / тот в саване Сантьяго, этот — Такны, / два несравненных, только в том сравнимых, / что умерли в один и тот же день»[221].
Мартовским утром мы вместе с Сальвадором Альенде пошли проститься с тем, кто скончался в Сантьяго, — с Мануэлем Рохасом. Он был именно таким, каким его мысленно представил Пабло Неруда, готовясь к уходу в иной мир: «…независимым и хмурым, / суровым и морщинистым душой, / он, как никто другой, ценил молчанье…»[222].
А второй — Бенхамин Суберкасо — «огнецентрист, пронизывающий лучами света», был далеко от столицы. И оба теперь закаменели, свыкаясь с необъятной тьмой. Неруда не знал, когда пробьет его час.
В сердце поэта каждая новая смерть оставляла шрам, отзывалась ударом метронома, который сделал тот портовой старик-хронометрист Астерио Аларкон, кому он посвятил когда-то стихотворение. По сути, это стихотворение было посвящено Времени, вернее, Жизни, а может быть — бог мой! — и самой смерти, что обрела зримые черты, призвав к себе Мануэля и Бенхамина.
Поэтический цикл «2000» — это попытка дожить до того мгновения, когда будет перевернута страница нового века и нового тысячелетия. Это призыв к тому, чтоб «уцелела старая земля навозного цвета» и «проклятый род, творящий жизни цвет».
Вопрос поэта предельно ясен:
Мы по крайней мере твердо знаем, что будет с ним, с Пабло Нерудой. Однажды поэт сказал об этом в стихотворной строке: «Значит, я буду жить!»
Он откровенно, без литературных красот пишет о своих «усталых костях», о годе, который его унес, оставляя «не свидетельство, не песню, / а неподатливый скелет из слов»[224]. Скелеты прочны, они неподвластны времени и живут тысячелетиями.
«Желтое сердце» может показаться одним из самых сюрреалистических произведений Неруды. Его главная тема — борение со смертью.
Поэт чувствует, что для некоторых он уже умер: «Газетчики, приставив тут же / свой сумасбродный инвентарь / к моим глазам и к животу, — / валяй, сказали, по порядку, / как будто я уже скончался, / стал профессиональным трупом…»[225]
Нет, не осень царит в эксцентричной поэзии «Желтого сердца». «Я не боюсь двоякой жизни / с тех пор, как в детстве обнаружил / порочность сердца моего, / которое меня влекло / к подводному существованью». Фантазия поэта клокочет. Он говорит, что его сердце пожелтело. Но поэтика «Желтого сердца» близка по своей сути к поэтике сюрреалистического фильма знаменитой группы «Битлз» — «Желтая подводная лодка».
Неруда, точно Галилео Галилей, стоит на своем: «И все-таки я двигаюсь». Прочтите эту книгу, которая вызывает в памяти искусство комиков мирового кино — братьев Маркс, и вы услышите предпоследний смех того, кто смотрит на мир и на собственную жизнь с дерзким вызовом, зная, что времени у него в обрез.
Поэт прощается с нами. А мы — «герои и твари жалкие, / безропотные гордецы и фанфароны, / способные свершить все невозможное…» и даже похитить его «лавры, медали, титулы и имена»; это вполне может случиться в стране, где он живет, едва смерть закроет ему глаза.
В «Книге вопросов» перед нами человек, который в канун смерти работает неустанно, точно множество станков. Лежа в постели, он создает произведение, где каждое двустишие — вопрос. Вопросы задает ребенок, мужчина, поэт и гражданин. «Скажите, роза — нагая / или это ее наряд?»[226], «Почему Христофор Колумб / не сумел открыть Испанию?», «Сенатор, который мне приписал владение замком, — / он и его племянник / насытились тортом убийства?»[227], «Есть ли глупее занятье, / чем зваться Пабло Нерудой?»[228], «Может быть, смерть всего лишь / бесконечная кухня?»[229], «Какая назначена каторга Гитлеру в преисподней? / Он красит забор или трупы? Вдыхает ли газ душегубок?»[230].