Совершенно забытый парнишка-бирманец, оказывается, тоже не спал, и его глаз любопытно посверкивал через щель в пальцах прикрывающей лицо ладошки.
Переведя дыхание, Иван погрозил ему пальцем:
– Нет, малец. На фильмы для взрослых тебе еще рановато ходить. Мне... похоже, тоже. И куда эта ехидна Кейко подевалась? Ну, подставила, подруга, доставила проблем... Пусть идет и сама ее греет, я больше не могу – взорвусь, как триста тонн тротила! Виданное ли дело – кидаться с таким пылом на одинокого моряка? Тем более, что я же тут совершенно ни при чем – не могла же она и в самом деле меня видеть во сне. Наверняка ей тот ее парень привиделся... а чужое место нехорошо занимать. Хотя и завидно, честно говоря. Ну, ладно, надо и честь знать. Эй, Акеми-сан, пора просыпаться. Как самочувствие?
Громкий голос возымел действие, и японка медленно заморгала, вырываясь из объятий Морфея. Первым, что предстало перед ее взором, была мужественная физиономия Ивана в каком-то сантиметре от ее собственного лица. Неожиданно стало очевидным, что русский держит ее в объятиях, прижимая к себе. И тут вспомнилось все.
Матрос мог прекрасно разглядеть, как последовательно и стремительно лицо Амико становится ярко-алым от нахлынувшего румянца, затем только что целовавшие его губы болезненно кривятся. В следующий миг стройное тело яростно забилось в руках, вырываясь из объятий. Стремительно вскочив, Акеми невольно стукнула Ивана пяткой в живот и бросилась прочь.
Она остановилась в глубине пещеры, где-то у самой стенки, на границе тьмы и света, создаваемого костерком, и оттуда послышались глухие сдавленные рыдания.
Иван уселся, утер, наконец, вспотевший лоб и пожаловался мальчишке:
– Вот, так и знал. Вместо «спасибо» пнули, хорошо, хоть не по яйцам. Как будто это я ее домогался. Нет, я, может, и подомогался бы с удовольствием, если бы по обоюдному согласию... а-а-а, ну, нафиг! Ладно, деваться некуда, пойду утешать. Вот вырастешь, пацан, будешь знать, как сложно с женщинами.
Подняв голову, он громко спросил:
– Акеми-сан, как все же самочувствие? Температура вроде спала, но горло не болит?
Все звуки со стороны убежавшей девушки немедленно прекратились. Амико затихла, скрытая темнотой. Секунд тридцать спустя до Ивана донеслось сдавленное:
– Я... я не знаю.
– Похоже, ты простудилась, пока мы брели по воде. Температура поднялась, так что ты тут была немножко не в себе, бредила во сне и металась. Поэтому лучше раздетой не бегай, а присядь у костра и куртку надень. Хорошо?
Голос Ивана звучал мягко и успокаивающе, так говорят с диким зверьком, чтобы не спугнуть.
– Я... Нет! – прозвучал неровный дрожащий голос из темноты. – Нет... не хочу.
– Ну вот, мы с Кейко старались, кормили тебя таблетками, лечили... хм... согревали – неужто все зря? – Иван продолжал говорить сидя, видимо, понимая, что гоняться за напуганной девушкой на грани нервного срыва бессмысленно, а угрожающе нависать над ней – и подавно. – Слушай, я понимаю, что у нас тут конфуз небольшой вышел, но, ей богу, я же ничего плохого не хотел – просто чтоб ты не замерзла. А с температурой, да в полусне немало народу чудит. Вон, мне приходилось в кубрике одного матроса ловить, а ему черти снились, и он табуреткой отбивался. Не бери в голову, лучше сядь, согрейся и поешь чего-нибудь.
– Я... не могу... – снова донеслось до русского. – Ив-ван-сан, как же это... как же так? Я т-теперь не смогу на вас с-смотреть... Я... меня тошнит.
Он печально развел руками.
– Ну, вот так получилось. Нашей с тобой вины тут нет, а чтоб не тошнило... хочешь, тресни мне прикладом промеж глаз. Говорят, помогает пар стравить. Психоаналитики такого пациентам не предлагают, но средство действенное. На, держи, – он протянул ей прикладом вперед свой бесшумный автомат.
Из темноты на него посмотрели неестественно ясные девичьи глаза. Амико сидела на камнях, обняв себя за плечи, и походила на одну из печальных статуэток Эрнста Барлаха. Ее лицо было полно скорби, подобной той, что бывает у людей на похоронах. На щеках виднелись мокрые разводы, девушка шмыгнула носом и заговорила:
– П-при чем тут вы? Иван-сан, вы же ни при чем... Это все я... я... я...порченная.
– В смысле – я ни при чем?.. Это, знаешь, обидно даже слушать. Судьба нас свела, ну, как камешки в обвале. Катимся, тремся боками друг об дружку, только искры летят. Я трусь об вас, вы об меня... согласен, двусмысленно звучит. Но, выходит, мы уже не совсем чужие друг другу. Я отвечаю за все, что делаю, в том числе и с вами. Что же до порчи... глупости ты говоришь. За других не скажу, но вот я лично был бы горд и счастлив, если бы такая красивая, умная и благородная девушка, как ты, и в самом деле, а не в бреду, меня обнимала. Жаль, что в здравом уме и твердой памяти вы все только и шарахаетесь.