Тот закашлялся, мотнул головой и открыл мутные, невидящие глаза.
– Хор-рошо в краю родном... пахнет хлебом и говном... – судя по выражению, Иван кого-то процитировал. – ...Только жидковато ваше бирманское говнецо. Если бы я вас в морской гальюн макнул, вы б сразу коньки отбросили, уроды, от одного крепкого матросского запаху!..
Кургузый тюремщик, ни слова не говоря, ткнул палкой в торчавшую внизу макушку русского и надавил. Рот и ноздри Ивана тут же погрузились в зловонную жижу. Подержав его так секунд тридцать, бирманец убрал палку.
Вынырнув и отфыркавшись, Иван плюнул в сторону палачей и хрипло запел:
– Наверх вы, товарищи, все по местам... последний парад наступа-а-ает!..
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»... пощады никто не жала-а-ает! Хрен вам по всей морде, пидорки!..
Палка снова опустилась на голову, окуная пленника в дерьмо, и на этот раз Ивана продержали так вдвое дольше.
Вынырнув, он, задыхаясь, проговорил:
– Сначала, в детстве... я бредил морской романтикой... подумывал даже... а не пойти ли в подводники. Конечно, у них там... взрывы, пожары... радиация, несимметричный диметилгидразин... и прочая херня... Но зато чистые простынки и гиподинамия... Белая кость, не то... что мы... вонючие морские лоси...
Амико смотрела, как Ивана в третий раз заставили окунуться, теперь продержав минуты три. Когда палка убралась с головы, и русский вынырнул, она едва удержалась от возгласа: «Молчите, Иван-сан! Чем больше вы говорите, тем дольше это будет продолжаться!»
Но, вынырнув и откашлявшись в очередной раз, он упрямо продолжал бормотать по-английски:
– Надеюсь, вы все, сукины дети... получите хорошую такую... медицинскую грыжу... когда будете тащить из ямы... мою тяжелую утопшую тушку...
Повернув голову вправо-влево, словно ища взглядом кого-то, он добавил по-русски:
– Эк... мне свезло-то... по сравнению с прочими несгибаемыми коммунистами и партизанами... выпендриваться перед девушками... легко и приятно! Нет, конечно, можно представить... и более благородную смерть... чем захлебнуться бирманским говном... но, хрен ли жаловаться... все там будем... В разное время, конечно...
Скучающий тюремщик снова погрузил голову пленного в жижу и держал до последнего. Сопутствовавшие бирманцы тревожно загалдели, когда он, наконец, выпустил несчастного.
Однако тот снова вынырнул хотя и задыхающийся, но живой.
– Если вы, падлы, думали... съесть морского разведчика... без хрена... то хрен вам!.. Виват главстаршине Миколайчуку... который безжалостно трахал меня... проныркой через торпедный аппарат... гипервентиляцией и прочей херней...
Тюремщик забурчал почти уважительно и надавил палкой на макушку со всей силы. Амико с замиранием сердца следила, как несчастный Иван погрузился в нечистоты так надолго, что просто не мог не задохнуться.
Непонятно было, чего добивается тюремщик. Одно дело, казнь, пусть и жестокая. Другое – попытка привести непокорного пленника к общему знаменателю. Несанкционированная его гибель в таком случае отозвалась бы в первую очередь на самом неаккуратном «специалисте», и, возможно, весьма негативно.
Но, что бы там ни творилось в мозгах тюремщика, результат был налицо – пузыри, поднимавшиеся на поверхность перед макушкой пленника, прекратились. Наступила тишина.
Бирманец довольно крякнул, деловито кивнув в такт своим мыслям, и подал знак двум своим сообщникам. Те взялись за трос и потащили распятого пленника на берег. Покрытый грязью, вонючей жижей и сукровицей, Иван выглядел как самый настоящий мертвец.
Амико почувствовала, как сжалось сердце. Неужели он мертв? Но тюремщик, нисколько не обеспокоенный, толкнул ее в плечо. Кособочась, он указал японке на распластанного у их ног русского и изобразил тяжелое дыхание.
Так вот оно что... Он решил поиздеваться над ними обоими. Видимо, опытный старый негодяй рассчитывал на то, что у утопленника случится спазм, как бывало не раз. И второй пленнице придется прикасаться к изможденному и покрытому нечистотами спутнику. Мелкий, но отвратительный садизм.
Не говоря ни слова, девушка опустилась на колени.
Собравшиеся вокруг подручные с удовольствием гоготали, подталкивая друг друга локтями и наслаждаясь зрелищем.
От лежавшего без чувств распятого Ивана пахло отвратительно, вдвойне – для японки, выросшей в стране, где культ чистоты довел представителей древней культуры до выкорчевывания деревьев и заливки полей и садов бетоном – лишь бы не было грязи. Но девушка лишь молча склонилась над мужчиной. Он не дышал. Стремительно припав к заляпанной нечистотами и кровью груди, Амико прислушалась – не остановилось ли сердце? Нет, оно билось, судорожно, но живо. Остановилось только дыхание, как и предсказывал тюремщик.