Добравшись до вольера с табличкой «Жираф», они остановились прямо перед прутьями решетки. Посмотрели друг на друга, снова заглянули внутрь. И расхохотались.
Вольер жирафа был пуст.
— Может быть, он спит? — предположила Аня. — Или вольер на ремонте.
Наташа прислонилась спиной к решетке и держалась за живот, изнемогая от смеха.
— Ты договорилась со смотрителями? — предположила Аня. — Чтобы они спрятали жирафа от меня. И обещала им за это долю. Я угадала?
— Ага, — с трудом выговорила сквозь смех Наташа, — половину порции мороженого.
— Ничего, отложим наш спор до лучших времен. А пока идем посмотрим на обезьян.
И они побрели по дорожкам парка наугад. Воздух здесь внутри казался теплее, чем в городе, ветра не было. Пахло влажной шерстью животных и продуктами их жизнедеятельности. Так пахнет в зоопарке, в цирке, на ферме. Это запах природы, которой человек отвел специально огороженное место.
Во многих вольерах было пусто — зимой теплолюбивые животные предпочитали спать в закрытых помещениях. Тигры, львы, слоны, носороги не высовывали из-за дверей носа. Зато целых две лошади Пржевальского — одна маленькая, вторая большая — замерли перед подругами, тыкаясь носами в прутья, протискивая морды сквозь них, когда Наташа достала из кармана сладкую булку.
— Животных кормить запрещено, — напомнила Аня Наташе, но та только махнула рукой.
— Посмотри, как они клянчат, бедные.
Наташа разломила булку пополам и просунула оба куска внутрь вольера.
Большая лошадь Пржевальского схватила оба куска и, не обращая внимания на маленькую подругу, собралась было уйти с добычей в пасти. Но Наташа выхватила часть булки, шлепнула жадину по морде и сунула отобранный кусок маленькой — восстановила справедливость.
— Вот так. — Наташа отряхнула руки и повернулась с довольным лицом к Ане.
Аня вспомнила о тайной цели этой встречи.
— Ты ходила на последнюю встречу выпускников нашего курса? — спросила она.
— Ни на последнюю, ни на предпоследнюю. А почему ты спрашиваешь?
Аня пожала плечами. Открывать карты перед Наташей она пока не собиралась.
— Просто перебирала старые фотоснимки, вспоминала разные смешные случаи.
— А ты вспоминала, что меня выгоняли раз десять — одну-единственную на весь курс? — В голосе Наташи зазвенела неожиданная обида. — Что я была кем-то вроде факультетской дурочки? Что я сдавала экзамены с третьего раза, на тройку, списывая с твоих шпаргалок. Я видеть не хочу всех этих великих химиков. Университет я закончила, диплом получила — родители мои остались довольны. А теперь я переводчик, гуманитарий. Мне с ними, знаешь ли, не о чем за рюмкой дешевой водки болтать.
— А я, по-твоему, кто? — опешила Аня. — Хоть я и не пью дешевой водки.
— Однако ты не очень-то часто посещаешь эту вечеринку в первую субботу февраля.
Наташа раскраснелась, ускорила шаг. Аня не могла и предположить, какую чувствительную струну задела. Никогда раньше Наташа не признавалась, что ненавидит свои студенческие годы и все, что с ними связано.
— Извини, — попробовала успокоить ее Аня, — я не знала, что тебе так неприятны наши общие воспоминания.
Но Наташа была права хотя бы в том, что Аня и сама не выказывает жажды встретиться со свидетелями своей ранней юности. Но здесь было все просто — прошлое всегда казалось Ане хуже настоящего и будущего. Прошлое приходило к ней только в виде ошибок, поражений, неловких фраз, двусмысленных ситуаций.
Такая странная особенность была у Аниной памяти. Она могла бы назвать себя злопамятной — плохое она помнила дольше, хорошее забывала быстрее. Но не по злому специальному умыслу — воспоминания о плохом мучили ее, изводили. Теряя над собой контроль и рискуя привлечь праздное любопытство соседей по лифту или вагону метро, Аня могла застонать в общественном месте, чтобы избавиться от какого-нибудь глупого, случайного, бессмысленного диалога, навязчиво всплывшего в памяти.
Например, ссоры с Толиком. Аня прокручивала их в голове по сотне раз, подыскивая более удачные, обидные, злые варианты своих ответов. Пока не спохватывалась и не краснела от стыда.
Аня хотела что-то переспросить у Наташи, что-то уточнить, но вопрос ускользнул. Чтобы позже всплыть в памяти изнуряюще неприятной подробностью.
— Извини, — еще раз попросила она прощения.
Но Наташа уже успокоилась, румянец спал, голос перестал дрожать. Ее взгляд был прикован к паре тюленей, которые в бирюзового цвета воде сновали как заведенные — вперед-назад, вперед-назад. Они метались по узкому неглубокому бассейну как загнанные тигры.