— Что, брат, может, отдадим журавля? Тебя, я гляжу, за уши от него не оттащишь… Учиться только начал, а уж силком за уроки сажать приходится. Это не дело, брат.
Юрок, потупившись, молчал.
— Отдавать надо. Зима на носу, где его держать? В сарае он замерзнет. Вон из детсада приходили, просили. У них там есть условия…
— Я сам всегда буду за уроки садиться, только давай Журку не отдадим.
— Ну, брат… Ты же большой, а там маленькие. Их много, всем на радость Журка будет.
Конечно, если всем, то отказывать неудобно. Но ведь и тут — всем. Каждый день столько людей мимо идут, смотрят. А свои с улицы просто заходят и играют с Журкой так же, как и он, Юрок.
— Нет, не отдадим! Тут тоже многим на радость. За ним уход нужен, а они не смогут! Если надо, пусть сюда приходят, тут недалеко… А уроки я буду делать!
— Ух ты, единоличник, — усмехнулся отец и снова потрепал сына по волосам. — Жить ему негде, говорю… — Но, поглядев в упрямые, молящие глаза, добавил: — Ладно, поживем — увидим…
А через три дня…
— Во-от о-он! Вот он! Красивый како-ой! — услышал Юрка за забором.
Меж штакетин враз появилось несколько десятков носов. Малыши глядели во все глаза.
Калитка приоткрылась, и во двор заглянула женщина. Фока, черная, коротконогая такса, залаяла. На крыльце появился отец, кликнул Юрка.
Юрок понял: прибыл детсад — и это серьезно.
— Ну что, решай, — сказал отец. — Видишь, сколько их. Пришли просить.
— Мальчик, отдай нам журавля… — затянула какая-то девочка.
И наперебой загалдели остальные:
— Пусть он у нас живет!
— У нас хорошо!
— Мы его кормить сами будем!
Юрок поглядел на Журку. Тот беззаботно, не подозревая ни о чем, рылся в ботве… Кормить они его будут! А каково ему, Юрку, без Журки? Думают они об этом?..
— Он все равно скоро улетит… — хмуро отговаривается он.
— А вот и пусть у нас немножко поживет, пока не улетел, — улыбнулась женщина. — У нас есть кролик, ежик, но все ребята хотят журавля. Прожужжали мне про твоего Журку все уши…
— Надо уметь, Юра, и о других думать… Смотри, сколько их.
Малыши глядели в щели, ждали.
— Откажешь — знаешь, сколько будет слез… А отдашь — такая радость!
— Юра, ты же будешь к нам приходить, все равно твоя помощь потребуется.
— Мальчик, отдай!.. — снова запела девочка.
— Ладно, — решается Юрок. — Берите. Только вы хорошо следите за ним. Кормит пусть кто-нибудь один, надежный, а то закормить можно… Без присмотра не оставляйте на ночь, — спеша давал Юрок последние наставления.
— Спасибо, мальчик! — кричали малыши. — До свидания!
Юрок теперь часто стоит в толпе у ограды детсада. Во двор не заходит, стоит себе, любуется Журкой, поглядывает на людей рядом. А те смотрят на большую, красивую птицу, гуляющую среди малышей… И хорошо Юрку отчего-то, светло на сердце… Уйдет и все вспоминает, как смотрели люди, улыбались…
Осень стояла сухая и теплая. Однако по утрам выпадал и белил землю иней. Шел Юрок в школу, заметил — пар сильный изо рта. Решил: надо забежать в детсад, подсказать, чтоб о теплом жилье для журавля позаботились (он у них тоже пока жил в сарайчике). После уроков побежал, проскочил сначала к магазину. Там, у входа, устроившись на деревянном крыльце, согнутая пополам, живая, разговорчивая бабка Сатуниха продавала семечки. Юрка она всегда угощала одной-двумя пригоршнями.
— Не знаешь ничо еще? — встрепенулась старуха, увидев его.
— Что, баба Нюр?
— Вишь, журавля-то нету…
Юрок посмотрел на двор: пусто. Перевел взгляд на старуху.
— Убили его сёдня ночью…
Юрок как провалился куда-то. Бабка часто хлопала глазами, поджимала губы.
— Как убили, баба Нюра?! Как…
— Как, как… Известно, как убивают. Камнем кинули, видать. Иду давеча утром, глянь — а он лежит, и голова эдак набок. Воспитательша тут же бегает, слезьми заливается: «Чо я ребятишкам скажу?» А чо говорить? Кто ж на улке-то оставляет на ночь? Я ж говорю, когда обчественный, никакой заботы не жди, один на другого пронадеются! Сколько у парня жил… Ты чо, Юрок? Господь с тобой, ты чо? На вот семечки…
И дорога, и зеленый заборчик детсада, и калитка — все смешалось, запрыгало, расплылось от слез. Убили! Журку убили… Кто? Ведь его все так любили! Так ему радовались! Почему же? За что? Он ведь никогда никому ничего плохого не сделал! Никогда! Никому! Он был добрый, доверчивый… Он не мог улететь — и его убили…