Последние двое суток я спала урывками, но спала так, как никогда в жизни мне не спалось. Кусочки сна приносили покой, и умиротворение в душу. Сон протекал сквозь меня, как холодные, прозрачные воды лесного ручья, что течет стремительно-плавно в ложе колышущихся трав. Я видела сквозь веки эти серебристые струи. Видела, как они завихряются вокруг камней, как образуют маленькие водопады, перетекая через преградившие им путь корни деревьев. Я слышала тихое журчание воды, и ловила блики солнечных лучей, проникающих отдельными прядями сквозь густую листву.
Иногда меня будило прикосновение, жадное и нежное, полное неутоленного голода. Я медленно выплывала из своего сна, до меня постепенно доходило, что лесной ручей — это не наяву, что у меня закрыты глаза и надо их просто открыть. Тело постепенно разогревалось, от жара другого тела, от этих рук, что медленно и осторожно мяли грудь, теребили соски, забавляясь их упругостью. Я открывала глаза, для того чтобы встретить взгляд-вопрос, взгляд-предложение, которому я не могла не ответить, не могла отказать. Мы занимались любовью, почти не разговаривая, обмениваясь улыбками, перебрасываясь шутливыми фразами, словно пытались спрятать друг от друга что-то высокопарное, словно пытались скрыть друг от друга, что же в действительности для нас значили наши действия. Мы занимались любовью с каким-то странным желанием подтвердить свое право на эту любовь, и словно не могли поверить друг другу и самим себе до конца, что это, наконец, сбылось, и происходит с нами.
Иногда я сама просыпалась от тянущего ощущения внизу живота, от неодолимого желания обладать этим телом безраздельно, сию минуту, и отдать взамен свое, безоглядно, и натыкалась на взгляд-улыбку, на взгляд-приглашение.
— Ты совершенно не спишь, — удивлялась я.
— Просто я не могу пропустить это зрелище — твой сон рядом со мной, — улыбалась она в ответ.
И тогда мои руки вновь отправлялись исследовать топографию местности. Мои губы бесцельно бродили по ее телу, застревая и впиваясь в него в самых неожиданных порой для меня самой местах. Но, судя по звукам, долетавшим до меня сквозь пелену животного желания, я находила интересные для нас обеих места.
Мы вылезали из постели за эти дни только для того чтобы принять ванну, одну на двоих, с чем-нибудь пенистым и душистым, или достать какие-нибудь закуски из холодильника. Мы не пили ничего крепче минералки, а в голове было состояние легкой оглушенности, и ощущение медленного вращения мира вокруг некой точки покоя, которая находилась на диване в однокомнатной квартире с окнами на белоснежные облака, плывущие в холодном осеннем небе.
Но больше всего мне нравилось, лежа на боку, чувствовать руку, обнимающую мою талию, чувствовать мягкое прикосновение груди и живота напротив своих лопаток и ягодиц. Тогда я выгибала спину, вжимаясь в это нежное тепло, и погружалась в состояние совершенного, беззаботного безмыслия…
— Почему ты мне все-таки написала? — тихо спросила она меня.
Я вздрогнула от неожиданности.
— Не знаю. Написала и все. Выперло, — улыбнулась я
— Столько лет прошло. Ты знаешь, сколько лет прошло?
— Я знаю. Я помню каждый день, — я повернула голову и встретила удивленный взгляд. Она лежала на боку, подперев голову свободной рукой и смотрела на меня сверху. — Я помню, как начинался и кончался каждый день.
Она с недоверием улыбнулась, в углах глаз стали видны лучики морщин:
— Рассветом и закатом должно быть?
— Как у правоверного намазом, все эти дни начинались и кончались мыслью о тебе, радость моя.
— Каждый день? — склонившись, она поцеловала меня в лоб. Ее губы мягко поползли по переносице, прихватили кончик носа, коснулись моих губ.
— О, нет! — взбунтовалась я неожиданно для самой себя, отворачиваясь и закапываясь носом в подушку, — Только, не это. Все, тайм-аут. У меня грудь вся изгрызена, у меня губы как у негра, у меня жуткий радикулит. И вообще, дамочка, что за африканские страсти в нашем умеренном климате.