— Да, — задумчиво протянула Людмила, — теперь я знаю, почему здесь тундра.
— Почему?
Мы сидели в предбаннике, я только что кончила мыться и переводила дух, а Людмила уже успела отдышаться, лежала напротив на широкой скамейке, подстелив банную простынь, и философствовала.
— Потому что вы всю тайгу в своей бане истопили.
Мне было не до шуток, я засмотрелась на ее грудь. Со мной явно что-то происходило, и мне это уже не нравилось. Людмила продолжала о чем-то говорить, но я вслушивалась не столько в ее слова, сколько в мелодику голоса. При ее комплекции, удивительно низкий, грудной голос, по диапазону где-то меццо-сопрано наверное. Интересно, поет ли она романсы, что-нибудь вроде — Утро туманное, утро седое…
— …ну вот, дали ему положенные на похороны пять дней и он уехал, — вклинилась я в ее рассказ уже на середине, — Через пять дней пришла телеграмма, мол, в связи со сложным семейным положением прошу пять дней за свой счет. Подписали ему и это. Еще через пять дней появился он на работе. Сидит за своим столом, голову руками обхватил, молчит. Мы так вежливо, с сочувствием в голосе, спрашиваем — Миша, ну что, как дела. А Миша, не поднимая головы, отвечает, — Хорошо погуляли, две гармошки порвали.
— Не поняла, это анекдот, или он врал про похороны?
— А ты, оказывается, слушаешь? Нет, ни то, ни другое. У них траурная тризна по безвременно ушедшей теще плавно перешла в грандиозную пьянку. Всей деревней две недели гуляли, забыв, с чего все началось.
Я насторожилась, за дверью явно кто-то был. В голове ураганом пронеслись картины не такого уж и давнего прошлого, когда мужики попытались подсматривать за мной в бане. Обнаружив это, я сначала съежилась от стыда, а потом, разозлившись, распахнула дверь и в чем мама родила, можно сказать с одним ведром кипятка в руке, вышла на улицу. Завернув за угол я окатила этим кипятком всех кто стоял возле окна и спокойно пронаблюдала произведенный эффект от кипятка и моего появления. С тех пор нам всем стало как-то все равно. Мне было все равно, подглядывают за мной или нет, мужикам все равно, моюсь я в бане или нет. Полный консенсус, одним словом.
— Кто там?! — я изобразила голосом крайнюю ярость.
— Дык, это я Вениамин, Евгения Николаевна, вы не волнуйтесь, я просто жду. Может, понадобится помощь или чего-нибудь еще… Вам воды хватило? Может принести? — раздалось из-за двери.
— Идите спать Веня, у нас все в порядке.
— А Людмила батьковна как же? Дойдет сама?
— Спасибо вам, Веня, я дойду, мне гораздо лучше, — подала голос Людмила.
— Вы сегодня долго паритесь.
— Идите Веня, мы уже кончили, сейчас отдохнем, порядок наведем и будем уходить.
— Да вы оставьте, я завтра утром сам все приберу.
— Идите, Вениамин, — я начинала терять терпение, и это прорвалось в голосе, — у нас все в порядке.
— Лады, пошел я…
— Хороший парень. Заботится о тебе, — с укоризной заметила Людмила.
А у меня перед глазами стояла картина, как этот хороший парень матерился и очень быстро снимал с себя ошпаренные брюки. Он ближе всех стоял ко мне, во время проведения воспитательной акции.
Есть не хотелось. Кто-то из поваров оставил на столе термосы с ужином, хлеб и яблоки. Мы взяли по яблоку. Людмила постелила себе на диване и легла. Я сложила аккуратнее дрова, брошенные возле печки внавал. Людмила заснула, похоже, едва коснувшись головой подушки. Я вытащила у нее из руки надкушенное яблоко, прикрутив фитиль, погасила лампу, и ушла в спальню. Не спалось. Я зажгла свечу и достала свое снотворное — “Моя борьба” достаточно заурядного немецкого писателя прошлого века Адольфа Гитлера. Второй месяц безуспешно пыталась прочитать это эпохальное произведение, в тщетной попытке понять — от чего там народ пищал и кипятком писал. Книга вывалилась из рук, я долго смотрела на отсветы огня на полу, которые были видны в открытую дверь. Мне показалось, я только закрыла глаза, как услышала шлепанье босых ног.
— Женя?
Я приподнялась на локте. Взъерошенная, как воробей, в одной футболке, Людмила стояла возле моей кровати, обнимая подушку и поджимая пальцы ног от холода.
— Можно я с тобой лягу, я опять замерзла, и согреться не могу.
Я глянула на пол в дверном проеме. Отсветов не было. Значит все-таки заснула.
— Ложись.
Я поднялась, взяла одеяло, которым Людмила укрывалась, набросила его поверх своего. Потом подбросила дров в печку, дождалась, когда по поленьям побегут язычки пламени. Я была в замешательстве — сердце прыгало в груди как мяч, под рукой баскетболиста. Я боялась, что она почувствует этот дриблинг, услышит мою одышку. Засунув руку под одеяла, я нащупала ее ступни, они были холодные, как ледышки. Я начала растирать ее удивительно маленькие, со смешными аккуратными пальчиками ступни, и это незамысловатое действие помогло мне вернуть самообладание.