- Рассказывай, рассказывай, я же все знаю.
- Раз все знаешь, зачем рассказывать, - усмехнулся Чепетников и неожиданно добавил: - А тебе что, звонили уже?
Лобышев сказал:
- Нет, это я шутя, - и снова с тревогой подумал: "Ох и ловок ты, сукин сын".
Он проводил Чепетникова как раз в то время, когда зашумел внизу лифт.
Он смотрел в лестничный пролет на скользящую по перилам руку Чепетникова.
Лифт остановился - вышла Матильда, а за ней Мохов.
- Как это вы вместе?
- Встретились в парадном, случайно.
- А Матильда становится все красивей... И нет спасенья на земле.
- Чем же это кончится? - смеясь, сказала она.
Григорий Павлович, помогая ей снять пальто, говорил:
- Встретишь на улице - в голову не придет, что это профессор. Киноактриса или укротительница львов.
- Морских и сухопутных, - сказал Мохов.
Матильда с Антониной Романовной пошли в спальню
смотреть на спящего Сережу.
- Ты вроде похудел, - сказал Лобышев.
- Занимаюсь гимнастикой, это помогает. А ты что ж, овдовел - уехала Маша!
- Брат у нее умер - знаешь, в Казани жил.
- Что ты! Я ведь его знал когда-то.
- Да, давление, кровоизлияние в мозг.
- Вот и я от этого умру, наверное, - повышенное давление. Сто шестьдесят.
- Брось ты. В нашем ученом совете у академика Шевикина двести сорок, а он водку с утра пьет.
Мохов рассмеялся. Они помолчали немного.
- Знаешь, когда я с Машиным братом встречался? - спросил Мохов. - В двадцатом году. Вы тогда только поженились, а я с Восточного фронта на Польский эшелоном шел. Заехал повидаться, а вас не было. Он меня провожал ночью. Я Москвы не знал, темень, а до утра ждать тоже боялся - как бы эшелон не ушел. Через всю Москву меня провел - шутка ли, пешком!
- Коньяк пить будем? - сказал Григорий Павлович.
- Это можно. - Он кивнул головой на дверь. - Что это она пропала там?
- Женщина, знаешь. У нее своих детей нет, - сказал Григорий Павлович. - А Николая Андреевича я не очень любил. Этакий беспартийный инженер. Что-то в нем обывательское было.
Вошла Матильда и села за стол.
Она знала, что нравится Мохову. И сейчас, рассказывая о своей работе, о новой нагрузке, взятой ею в почвенном институте, она чувствовала напряженное, упорное внимание Мохова.
Стол был накрыт, как обычно к приезду Григория Павловича, и, очевидно по указанию Маши, Антонина Романовна купила все любимые им закуски. Но от этого еще больше чувствовалось отсутствие Маши. Его сердило, что Матильда, разошедшаяся в двадцать девятом году с мужем, до сих пор не вышла замуж, сердило, что Мохов, в жизни которого было много увлечений, холост и не страдает от одиночества. А ему, Лобышеву, стоило разлучиться с Машей на месяц - и уж он начинал нервничать и тосковать.
Рассердившись на них и желая смутить, он спросил:
- Матильда, тебе нравится Мохов?
- Нравится, - протяжно ответила она.
- А чем же он тебе нравится, расскажи нам, пожалуйста. - И он подумал: "Да, таких смутишь, черта с два".
- Многим нравится, - сказала она и поглядела на Мохова, - нравится, что он красивый, нравится, что он молчаливый, благородный. - Она снова поглядела на него и продолжала усмехаясь: - Нравится, что он грустный, а я не люблю жадных до жизни людей.
Она говорила медленно, посмеиваясь, и Мохов не мог понять, шутит ли она или говорит серьезно.
А она убоялась своих слов - начала шутя и почувствовала, что волнуется.
Зазвонил телефон. Григорий Павлович пошел в кабинет.
Мохов подошел к Матильде.
Она сказала с укоризной:
- Боже, какой вы большой, Мохов.
- Мне везет, - сказал он. - Едва я подумал, хорошо бы Гришке выйти отсюда, и зазвонил телефон.
- Как я устала, - сказала она поспешно.
Ей не хотелось серьезного разговора.
Мохов повторил:
- Знаете, Матильда, мне везет, ей-богу, везет.
- В чем же, Мохов?
- Ну как бы вам объяснить это, - сказал он, - да вот как: вы знаете, какая была у меня жизнь. Вот. А теперь пришла любовь.
Она подняла голову и проговорила:
- Сегодня я спрашивала студента одного, он так, бедняга, волновался, что все время вместо "коллоид" говорил "галоид".
- Вот видите, - сказал он.
- Тут превосходный вид из окна, - внезапно сказала она и подошла к балконной двери, - замечательно! "Кругом огни, огни, огни..." Смешение огней, хаос, а вглядеться - и видна систематика огней. Вот движущиеся, быстрые - это автомобили, а плавные, видите, - троллейбусы. Неподвижные желтые, голубоватые - из окон домов - абажуры. А улицы огненным пунктиром прорублены в светлом движении... Я не могу понять, как это с высоты разбирают, куда бросать бомбы.
- Бомбы бросают на затемненные города, освещая их ракетами, - сказал Мохов и добавил: - Слышу, как Гриша шваркнул трубку.
- Мохов, - проговорила она, - вы хотите, чтобы...
- Даю вам слово, - поспешно перебил он. - У меня нет чувства торопливой тревоги, совершенно нет.
Он повернулся в сторону вошедшего в столовую Григория Павловича и сказал:
- Ты, Гришка, разговариваешь по телефону, как моя Нюра со своими подругами, минут сорок.
- Что, - спросила Матильда, - неприятности?
- Пустое... позвонил мой секретарь. С божьей помощью на меня свалили и приказ о снижении качества, и инженер прогулял, и увольнение референта, и в моем управлении процент опоздания оказался выше, чем у других. Да и не могу я всей этой микроскопией заниматься. Это Чепетников любит разбирать, почему курьер опоздал и почему инженер в часы службы был замечен в парикмахерской. Я уж говорил на коллегии: Плюшкин. Да не проймешь, а мой Чепетников Гоголя не читал. Не проработал.
- Гриша, Гриша, - сказала Матильда, - откуда в тебе эта надменность к новому поколению? Словно выше нашего поколения ничего в мире нет и не было.
Она посмотрела на Мохова.
Он сидел нахмурившись, упорным взглядом рассматривая скатерть.
- Ну и что ж, - запальчиво сказала она, точно ей возражали, - почему ты думаешь, что Чепетников не читал Гоголя? Я вижу молодежь. Какое трудолюбие, какое уважение к науке! У вас такого не было.
Григорий Павлович ответил:
- Это, прелестная Матильда, все так. На молодежь наша великая надежда. Но ты подумай лучше! Чепетников, такой трудолюбивый, об этом заседании ни слова. Мудрец, ей-богу, мудрец. И все доносы пишет, чуть что - донос, чуть что - враг народа.
Он налил себе в рюмку коньяку и сказал:
- Жуткий, первобытный малый, да ничего, видал я и не таких.
- Товарищи, последние известия пропустим, - сказала Матильда, половина двенадцатого.
Началась передача.
- Отъясова, Телятников, я дикторов по голосам узнаю, - сказала Матильда.
- Да что слушать, смехота: называется последние известия, - сказал Григорий Павлович: - "Ровно четыреста лет тому назад..."
- А я люблю, - сказал Мохов. - Я, слушая эти мирные известия, всегда думаю: вот в чем огромная силища - весь мир воюет, гремит, а у нас забил нефтяной фонтан, откопали позвонок динозавра, натолкнулись на стоянку первобытного человека, бурят-монгольский театр выехал в Москву, мичуринец-слесарь срезал первую кисть уральского винограда.
- Да тише вы, философы, - сказала Матильда и подняла палец.
Диктор несколько повышенным голосом проговорил:
- Германское информационное бюро передает следующую сводку Верховного командования германской армии...
- Поехали, - сердито пробормотал Мохов.
Они молча, внимательно слушали.
Лишь когда дикторша сказала: "В Центральном Китае сведения с фронта не поступали", - все одновременно вздохнули, задвигались.
- Вот так, - проговорил Григорий Павлович, - мы спускаем суда на воду, а они пускают на дно.
- И какая будничность в этих сообщениях, - сказала Матильда, - словно экономический бюллетень - тоннаж судов, брутторегистровые тонны, а рядом пожары, видные через Ла-Манш взрывы, которые слышны за сто километров, гибель населения.