Выбрать главу

А потом исчез.

Ночь.

Без звезд. Без Луны.

Темно.

Он шел быстро, дороги не разбирая, высоко подняв лицо, как слепой, к небу, которое без звезд и без Луны, спотыкался, проваливался в ямы, ямки, ухабинки, ухабы, падал, не удерживая равновесия, на бок, на спину, на руки, часто; подполковник кричал в мегафон, звук бежал над степью, преградами не стесненный, влево, вправо, прямо, далеко: «Вагин! Вагин! Где ты? Сашка, милый, где ты? Где ты, черт тебя дери, полудурок хренов!».

Вагин выбрался на шоссе, вышел на середину его, вынул из-за пояса автомат, вставил новую обойму, шоссе пустое, влажное, — ночная роса, наконец показались фары вдалеке, машина приближалась с ревом — грузовик, — остановилась перед Вагиным, осветила его бело — призрак, — Вагин вскинул автомат, подошел к кабине, открыл дверцу, влез на сиденье сказал буднично:

— Домой.

— Хорошо, — тотчас отозвался водитель, молодой, большеротый. С неподдельным ужасом смотрел на автомат.

Вагин открыл дверь своей квартиры. Там темно. Ночь. Без звезд. Без Луны. Не решался переступать порог, вертел головой по сторонам, оглядывался вдруг резко, словно выстрела ждал, шагнул наконец в темноту, руки вперед выставил, наткнулся на стену, нащупал выключатель, щелкнул им, осветил прихожую, дальше двинулся и в комнате свет зажег — и люстру включил, и настольную лампу, и бра над кроватью, — заспешил на кухню и там огонь зажег и холодильник открыл, чтобы и оттуда свет шел, улыбался во все лицо, больше того — не хохотал едва, кинулся в туалет и там лампу включил, а потом и в ванной то же самое сделал, ходил по квартире скоро, из кухни в комнату, из комнаты в коридор, из коридора в кухню — радовался.

Радовался…

Очутившись в ванной, в зеркало взглянул, покачал головой, посмеиваясь, ну и рожа, мол, ну и рожа, сунул голову под кран, тер лицо мылом, охал, ухал, фыркал, напевал что-то веселенькое, выпрямился, вытерся, заторопился опять в комнату, сел на кровать, вынул из-за пояса автомат, осмотрел его тщательно, щелкнул затвором, взводя курок, открыл рот, поднес автомат к лицу, сунул короткий его ствол себе меж зубов, нащупал деревянным пальцем курок, нажал легонько, глаза зажмурил, крепко, морщился, а палец парализовало словно, а может, и вправду парализовало.

Не двигается. Выстудился. Ледяной.

Телефонный звонок. Вагин вздрогнул. Вынул ствол изо рта. Отплевывался. Прямо на пол. Водил ледяным пальцем по лбу. Смотрел на тренькающий аппарат, но трубку не брал. Телефон перестал звонить. И Вагин засмеялся неожиданно, отшвырнул автомат, протянул руку к телефону, погладил его, словно живого, словно котенка, словно цыпленка, словно зайчонка… Рука потеплела. Он снял трубку, потерся о нее щекой, поднес к уху, улыбался безмятежно, набирая номер, улыбался безмятежно, ожидая ответа, наконец, услышал ее голос, улыбался безмятежно.

— Лика, — сказал он. — Лика, — сказал он. — Лика, — сказал он. — Лика…

Лика сидит на полу, на роскошном ковре, в черном узком тонком платье, — искрятся бриллианты на шее, в ушах, на пальцах. Такой Вагин ее еще не видел. Никогда. Она, верно, только что пришла. Откуда-то. И откуда? С приема? С раута? С фуршета? Рядом, тут же на ковре, бутылка вина, наполовину наполненный фужер, пепельница, сигареты, те самые — «Маль-боро». В комнате полумрак. Горит лампа на длинной тонкой ножке, тоже стоящая на полу. Едва видны очертания мебели вдоль стен и картин на стенах над мебелью. Яснее видны кресла и диван, обитые черной мягкой кожей. Комната большая, дальний конец ее и вовсе тонет во тьме. Ночь. Без звезд. Без Луны.

Лика прижала трубку к уху. Сильно. Закрыла глаза. Слушает.

— Лика, — говорил он. — Лика, — говорил он. — Лика…

— Послушай, Вагин, — негромко сказала Лика. — Я хочу, чтоб ты все знал, ты должен…

— Лика, — говорил он. — Лика, Лика…

— Мне было десять лет, когда он взял меня из детдома. Он выбрал меня. Как выбирают коров, или коней, или щенков, или гусей. Но не людей, но не детей… Выбрал. Из двухсот четырнадцати девочек и мальчиков. Для этого нас утром, до завтрака, построили во дворе, в несколько рядов, и он ходил меж рядами в чищеных, зеркально сияющих сапогах, и выбирал, а директор и завуч ссутулясь, униженно семенили за ним. Всего-то навсего командир гарнизона, полковник, а городскую верхушку цепко за горло держал, вздохнуть не давал, кривоногий. Напрямую звонил Генеральному в Москву, был сыном его фронтового друга… Ткнул пальцем в меня, сказал «Эта». Привел домой. Дом большой, богатый. А в доме он и сестра его, гладенькая и пугливенькая. Одевал меня, как королеву. Был нежен и добр. Сокрушался, что так и прожил всю жизнь холостяком. Не повезло, мол. А детей любит больше всего на свете. Поэтому и взял меня из детдома. Обещал выполнять все мои капризы и прихоти. И выполнял. С радостью. И я была счастлива.