Мы улетели на Родос. Это был наш последний отпуск перед рождением ребенка. У меня шла уже 24 неделя беременности. Это было чудесное время, и порой нам казалось, что наш ребенок уже с нами - Пол постоянно гладил мой живот, и каждый день разговаривал с ним. Это было похоже на второй медовый месяц. Пол чувствовал себя счастливым после того, как узнал результаты анализов, и мы даже снова начали заниматься любовью.
За три дня до отъезда домой, когда мы возвращались в отель, Пол остановил меня. Это была прекрасная, теплая ночь. Все вокруг казалось великолепным. Пол прижал меня к себе, и мы стали целоваться.
- Линдси? - неожиданно сказал он.
- Что, малыш? - ответила я, мечтая только о том, чтобы этот момент никогда не заканчивался.
- Я думаю, что он не отступил.
- О чем ты? Что ты имеешь в виду?
- Рак. Он не отступил, - повторил Пол.
- Конечно отступил! А как же твои анализы? Не говори так, Пол. Думай о хорошем - ты должен думать о хорошем.
Я почти рыдала. Я хотела отстраниться от него, убежать обратно в отель, вернуться в тот момент, что был всего лишь несколько минут назад, но он крепко держал меня.
- Линдси, послушай, - сказал он, и у него в глазах мелькнуло то же самое странное выражение, которое я заметила, когда он сообщал своим родителям о том, что у него рак. - Он возвращается. И в следующий раз то, через что нам уже пришлось пройти, будет казаться увеселительной прогулкой.
- О, Пол, - расплакалась я. - Нет. Нет.
- Я прошел еще не весь путь в ад. Но именно туда я и направляюсь.
С этими словами он зашагал прочь. Волшебство было разрушено. Я пыталась поговорить с ним об этом ночью, на следующий день, через день, но больше он ничего не сказал. Он словно сделал объявление, словно констатировал некий непреложный факт - и на этом все.
Я чувствовала, как моя спина покрывается холодным потом.
Чего я тогда не знала, так это того, что он действительно был прав. Но как он мог это знать? Может быть, был какой-то знак, может, его беспокоила какая-то легкая ноющая боль внутри, о которой он мне ничего не сказал? Он так никогда и не признался.
Мы вернулись в Джимми через пару дней после возвращения домой. Раньше не получилось - не позволили какие-то домашние дела, обычные бытовые хлопоты, требующие времени. Однако когда мы входили в офис доктора Честера, я была в полной уверенности, что нас ждут хорошие новости. Не считая того разговора перед отъездом, отпуск был для нас как глоток свежего воздуха. Теперь все, что нам требовалось - это хорошие новости, способные поддержать наш боевой дух.
Некоторое время мы просто болтали и обсуждали наш отпуск, но внутри меня все кричало: "Скажите же! Скажите нам цифры!"
Наконец доктор произнес:
- Ну что же, Пол… Результаты анализов, сданных перед отпуском, к сожалению, не так хороши, как мы надеялись.
Все в порядке, сказала я себе. Когда все только начиналось, нам объясняли, что у полностью здоровых людей уровень АФП временами может подниматься до 30. Два последних анализа остановились на 18. Насколько же они поднялись сейчас? До 25? До 30?
- На этот раз они поднялись… - он заглянул в папку, как будто впервые видел этот листок бумаги, - далеко за пятьсот. Боюсь, это сильно смахивает на рецидив.
- Что нужно делать? - одновременно спросили мы с Полом. Я едва могла дышать, мою грудь сдавило словно тисками.
Настала пауза.
- Нужна еще химиотерапия.
Я не могла в это поверить. Неужели Полу снова придется через это проходить? Точно как он сказал тогда - обратно в ад. Нам объяснили, что те же самые лекарства применять больше нельзя, потому что у организма уже выработался иммунитет на них. Это должны быть другие препараты. Все это не укладывалось у меня в голове. Я не могла себе этого представить.
Пол был просто убит этой новостью. Думаю, он знал, что ему, как мужчине, не пристало плакать на глазах у врачей, кроме того, он всегда был непокорным. Онкологи считают, что перед тем, как начинать лечение, пациент должен целиком и полностью осознать, что с ним происходит, и принять это, поэтому они просят пациента постоянно рассказывать, что, как он считает, с ним происходит. Они хотят, чтобы пациент сам объяснял происходящее, знал, что ожидает его впереди, и имел представление о возможных последствиях. Мы с Полом всегда гордились тем, что умели сдерживать слезы на людях, но в тот день, когда ему сказали, что болезнь вернулась, он едва дождался, когда мы вышли в больничный коридор, и тут же расплакался так, словно приближался конец света.
Томография, сделанная на следующей неделе, не выявила заметных крупных очагов заболевания. Доктор Честер сказал, что, возможно, где-то в организме Пола осталась небольшая опухоль, у которой, к сожалению, есть все шансы, чтобы снова вырасти до прежних размеров. Что касается показателей АФП, то они поднялись до 5 000.
После этого внутри Пола словно что-то сломалось. Он давал небольшие комментарии, делал замечания, из чего было видно, что он осмысливает происходящее. Но все чаще прямо посреди ночи мне вдруг становилось страшно, и я склонялась над ним, пытаясь рассмотреть, не посинели ли его губы, дышит ли он еще. Однажды ночью, когда Пол спал, я поднесла ладонь к его рту, чтобы ощутить тепло дыхания. Неожиданно он схватил мою руку, открыл глаза и посмотрел на меня.
- Что ты делаешь, Линдси? - спросил он.
- Хочу убедиться, что ты жив, малыш, - прошептала я.
- Черт подери, конечно, жив! - резко сказал он, и звук его голоса успокоил меня.
У него по-прежнему было достаточно сил для борьбы; он был настоящим героем снукерного стола, и я не сомневалась, что он будет бороться со своим противником изо всех сил.
Глава 29
Нелегкий труд
Сентябрь - декабрь 2005
Вместо того чтобы вернуться из отпуска к периоду ремиссии, Полу пришлось собрать все свои силы и начать еще один цикл химии, который должен был проходить каждые три недели вплоть до января 2006 года. К нам снова приехал Даррен, чтобы поддержать Пола. Его помощь была поистине неоценимой, но все равно каждый последующий курс лечения казался тяжелее предыдущих. Иногда у Пола не было даже сил, чтобы одеться, когда нужно было ехать в больницу. Он так и ездил - в пижаме и домашних тапочках, лишь набрасывая на плечи куртку.
В те дни, когда начиналась химия, нам приходилось все утра просиживать в этой жуткой комнате ожидания. Это был настоящий кошмар. На каждом втором стуле из голубого пластика сидел лысый пациент, сопровождаемый другом или родственником. На кофейном столике валялись те же самые журналы, что и в день нашего первого визита в марте. В углу комнаты стояла витрина с разными предметами, которые пациенты могли приобрести в процессе прохождения лечения, но единственное, что мне запомнилось - это три розовые банданы, те самые, что лежали там и в тот день, когда мы впервые появились в этом отделении. Они стали для меня олицетворением всей гадости и мерзости этого места.