Обычно после того, как у Пола брали кровь на анализ, у нас появлялось около двух часов свободного времени до начала химии, и тогда мы ходили в расположенный неподалеку Медицинский музей Теккерея. Там действительно было на что посмотреть, но, помимо всего прочего, там было еще и замечательное кафе. Официантки знали Пола и были очень обходительны с нами.
- Твой сэндвич с беконом сейчас будет готов, дорогой, - кричали они, завидев его, и всегда добавляли туда темный соус - как любил Пол. Такие мелочи на самом деле очень много значат, они хотя бы на несколько секунд могут облегчить тяжесть на душе. Мне все труднее и труднее было поддерживать в Поле бодрость духа, потому что я и сама отчаянно переживала. Ситуация выглядела откровенно паршивой. Я никогда не позволяла себе думать о самом плохом - я просто не могла себе этого представить - но время неумолимо шло вперед, а мне становилось все труднее находить позитив в жизни.
Опыт, который вы приобретаете, будучи больным раком, остается с вами на всю жизнь. Пол никогда не имел дела с иголками и уколами, но через некоторое время он стал в этом настоящим экспертом. Уколы, анализы крови и капельницы стали для него обычным делом, но теперь мы знали, что все это можно делать правильно, а можно - неправильно. Эта и без того не особо приятная процедура временами оборачивалась для Пола настоящим кошмаром. Когда ему назначали визит к доктору, Пол зачастую сначала заходил в амбулаторное отделение и просил одну из наиболее опытных сестер ввести ему канюлю, чтобы не рисковать и чтобы за это не взялся кто-то, кто будет целую вечность тыкать иглой в его вены, но так ничего и не сделает. Пол заглядывал в клинику, как на разведку, чтобы посмотреть, кто из сестер дежурит. Бывали дни, когда он хмурился и качал головой:
- О, нет, я не хочу, чтобы она это делала, Линдс. Она неумеха. Я пробуду там уйму времени, и все закончится тем, что она воткнет ее не туда, куда надо, и облегченно вздохнет после этого!
Одна из сестер как-то раз действительно промахнулась, пытаясь поставить капельницу, и задела нерв, так что пальцы Пола начали нелепо дергаться. Я знала, что он с трудом контролирует себя, и это было так мучительно.
Забавно - иногда ты думаешь, что если твой любимый человек болеет раком, да еще и на последней стадии, то он сможет справиться с чем угодно. Он уже столкнулся с самым худшим, поэтому все остальное можно легко пережить. Кое у кого из персонала просто на лбу было написано: "У вас же рак, вы умираете, так что вы жалуетесь на то, что в вас втыкают иголки?"
Однако любая мелочь по-прежнему имеет огромное значение, и никому не стоит об этом забывать.
Мы часто недоумевали, почему районная медсестра не может просто прийти к нам домой, взять у Пола кровь и прислать анализы в клинику ко времени нашего визита, но, вероятно, уровень АФП определяется какими-то специальными аппаратами, и нужно, чтобы всякий раз это был один и тот же аппарат. Единственное, что мы могли сделать, это приехать в Джимми во вторник и сдать кровь, чтобы в среду утром врачи занялись в первую очередь именно анализами Пола.
Когда у нас бывала назначена встреча с доктором, все остальные планы на день зависели от нее. Никогда невозможно угадать, как долго будут принимать каждого из пациентов, и как долго будут принимать тебя самого. В кабинет заходил кто-то, сидевший перед нами, и мы думали: "Ну вот, мы следующие". Прежде чем этот человек выходил, могло пройти пять минут, а могло - полчаса. В этот день пациенту, сидевшему в очереди перед вами, могли сказать, что ему осталось жить несколько недель, а могли обрадовать, что у него наступила ремиссия. В этих комнатах одни жизни разбивались вдребезги, а для других загоралась маленькая искорка надежды. Может, это и эгоистично, но пока вы и ваш любимый человек вынуждены сидеть и ждать, невозможно думать о судьбах других людей. Все мы находились в одной лодке, но это было единственное, что нас объединяло. Думаю, все пациенты воспринимали эту ситуацию примерно одинаково - наверняка не раз, когда Пол заходил к доктору, остальные сидели и думали: "Боже, ну почему он там так долго?"
Подобные вещи не волнуют вас, если вы крайне редко бываете в больнице. Но если вам приходится ходить туда каждую неделю - это совсем другое дело. В Джимми нам всегда говорили: "Понимаете, прием ведется утром по средам, так что вам нужно быть готовым к тому, что в приемной может быть много народу". Я готова была кричать на них: "Так почему не назначить прием на вечер вторника?" В эти дни нам приходилось переживать много разочарований, и они были полны стресса. Что бы мы ни делали, внутри нас все буквально кипело от возмущения.
Тот факт, что абсолютно ничего нельзя было изменить, очень тяготил нас. Трехдневный курс лечения начинался в среду, и длился до вечера пятницы, а это означало, что Пол будет отвратительно чувствовать себя еще в течение всего уик-энда. Как-то раз я спросила, нельзя ли сдвинуть курс на один день, перенести его на вторник, среду и четверг, потому что тогда Пол мог бы отлежаться в пятницу и более-менее прийти в себя к субботе. Дело в том, что как раз по субботам к нам частенько наведывались друзья Пола. Мне сказали, что это невозможно, и курс должен начинаться именно в среду. Когда я поинтересовалась, почему так, меня удостоили пристального взгляда и ответили: "Потому что так принято. Курс всегда начинается в среду".
Конечно же, мы с Полом понимали, что они просто выполняют свою работу, и большинство из них делает это превосходно; просто когда ты очень сильно фокусируешься на своих переживаниях, значение каждой мелочи преувеличивается, и ты постоянно думаешь о ней. Кто-то из них заботился о нас больше, кто-то - меньше. Например, с некоторыми сестрами мы всегда могли быть уверены, что Пола поместят в боковой палате, одного, без соседей. Скорее всего, они на самом деле делали все, что могли, и у них был огромный объем работы, но ведь твой собственный мир - это все, что у тебя есть. У Пола оставался лишь крошечный кусочек жизни, и я хотела, чтобы он был идеальным, и его не омрачали посторонние люди и медсестры, которые не могут правильно сделать катетеризацию.
Если бы сейчас кто-то сказал мне, что у меня рак, не знаю, что бы я делала. Я видела, как все это происходит. Какому нормальному человеку захотелось бы так провести свои последние дни? Не думаю, что я бы смогла через все это пройти, если бы мне предстояло закончить жизнь такой развалиной, в какую в итоге превратился Пол, особенно если бы врачи сказали, что никакое лечение уже не поможет, разве что даст возможность протянуть еще месяц-другой. Скорее всего, я бы сказала "нет". Я видела все это своими глазами. Я - боец, но я бы не прошла через все это ради всего лишь пары месяцев.
Бесспорно, это было тяжело для Пола, но он был не таким человеком, который мог бы позволить себе сдаться. Я бы тоже не сдалась. Меня спрашивают - помогла бы я ему, если бы он решил свести счеты с жизнью? Возможно, в том случае, если бы Пола постоянно мучили боли, если бы он был не в состоянии что-либо делать самостоятельно, если бы у него в жизни уже не осталось никаких радостей… Я не знаю. Если бы он сам этого захотел... Я действительно не могу ответить, потому что Пол был не таким человеком; он никогда даже не думал ни о чем подобном. Пока вы здесь, у вас всегда остается хоть какая-то надежда, пусть даже она с каждым днем становится все слабее.