Мы никогда не обсуждали то, что с нами происходит; в этом не было никакого смысла, нам просто нужно было с этим уживаться. Пол знал, что нечего даже надеяться на то, что когда-нибудь он снова почувствует себя хорошо. Его единственным желанием было хотя бы час спокойно поспать. Когда ему становилось хуже, я чувствовала себя совершенно беспомощной – ведь я ничего не могла сделать, чтобы ему помочь. Начиная с конца августа, каждый новый день не приносил ему ничего, кроме страданий.
Я знала, что у нас остается не так много времени, чтобы побыть вместе, что с каждым днем конец все ближе, но все, что я могла сделать – это быть рядом с ним. Пол боролся как лев – иногда я слышала, как он мечется во сне и что-то говорит. Слов было не разобрать, но он произносил их с такой яростью, как будто сражался с чем-то; мы оба знали, что это было, но в те дни у нас не было сил говорить об этом прямо.
Во вторник, 3 октября, Пола всю ночь тошнило; похоже было, что у него снова начинается обезвоживание. Мне нужно было идти на работу, но я договорилась с сиделкой из Макмиллан, что она заедет к нам в обед. Приехав, она тотчас же сказала, что Полу необходимо в больницу, но он отказывался ехать, не повидав перед этим меня и Эви. Я забрала Эви и около шести приехала домой. Мы уложили в машину подушку Пола, его пуховое одеяло и шоколадно-коричневый шарф - как всегда, когда возили его в больницу.
У нас не было предчувствия, что это конец; что он в последний раз видел свой дом, в последний раз смотрел телевизор в кабинете или играл в пул в игровой комнате. Мы все были уверены, что это лишь очередная поездка в больницу для проведения регидратации, и через несколько дней Пол снова будет дома. В половине восьмого Энтони привез Пола в больницу; он был одет в свой дежурный белый халат и серые тренировочные брюки.
На следующее утро я первым делом отвезла Эви к маме, а потом поехала в больницу к Полу. Я испытала настоящий шок, войдя в комнату, потому что Пол сидел передо мной в кресле-каталке. Прежде такого никогда не было. Его глаза запали, бледная кожа обтягивала лицо, а зубы выдавались вперед и казались неестественно крупными. Впервые он посмотрел на меня глазами умирающего человека. Энтони рыдал в коридоре.
Я вышла, чтобы отыскать доктора, и, хоть правда была и очевидна, меня потрясло то, что он сказал.
- Боюсь, мы больше ничего не можем сделать, Линдси. Полу пора ехать в хоспис, там смогут облегчить его боль. Я позвоню и узнаю, где есть свободные места.
Я возвращалась в палату к Полу словно сомнамбула. Конечно, я знала, что когда-нибудь это произойдет; я просто не думала, что это время настанет так скоро. Я надеялась, что у нас впереди есть еще по крайней мере несколько недель, если не месяцев. Я думала, Пол будет медленно угасать еще долгое время.
- Как ты? – спросила я его, и он ответил:
- Линдси, я умираю.
- Я знаю, милый, знаю, - сказала я, и он оторопело уставился на меня. Впервые я не сказала ему обычное: "Ты будешь в порядке". Кажется, он даже почувствовал некоторое облегчение, когда я объяснила, что мы повезем его в хоспис. Он уже достаточно натерпелся. Все, чего он хотел – это спокойно поспать. У больных людей обостряется шестое чувство, и я думаю, он уже знал, что его путь близится к завершению.
Тем утром я помогала Полу принять душ. Я закатила его кресло прямо в душевую кабину, потому что у него не было сил держаться на ногах, а на кресло постелила сложенное полотенце, чтобы из-за выпирающих костей ему не было больно сидеть. В ванной было зеркало во весь рост, и Пол вскрикнул, когда увидел в нем свое отражение - ребра, которые можно было пересчитать, и торчащий хребет.
- Линдси, ты только взгляни на мое тело! Оно просто кошмарно.
Он был в ужасе. У нас дома в ванной не было зеркала во весь рост, поэтому он давно не видел себя с ног до головы. Он всегда так хорошо выглядел и так заботился о своей внешности, что ему было просто невыносимо видеть, насколько изуродовал его рак.
Я сказала:
- Мой дорогой, ты немного похудел, но ты по-прежнему прекрасен.
А в моей голове непрестанно крутилось: "Иисусе Христе, как же все это страшно".
Это было самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать в жизни.
Энтони всю ночь пробыл в Элланде вместе с Полом, а наутро, в четверг, приехали его друзья Наим и Стюарт, и отвезли его в Хаддерсфилд, где находился хоспис. Я дождалась Алана, и мы поехали вместе. По дороге я предупредила его, что вид Пола в кресле-каталке, скорее всего, станет для него шоком.
- Просто скажи ему, как обычно: "Привет, сынок!", - просила я его. – Не показывай, что ты расстроен.
По прибытии в хоспис мы выяснили, что Пола поместили в одноместную палату, прямо из которой можно было попасть на террасу. Комната была очаровательна и больше походила на хороший, со вкусом оформленный гостиничный номер с отдельной ванной комнатой, чем на больничную палату. Пол сидел на террасе в желтом шезлонге и казался весьма бодрым, хотя, на мой взгляд, он выглядел еще хуже, чем вчера. Алан был в ужасе – я думала, он рухнет прямо на месте, но он сумел собрать волю в кулак. Едва-едва.
Когда Пол прибыл в хоспис, к его руке первым делом прикрепили специальное автоматическое приспособление для инъекций. Эта маленькая коробочка, внутри которой находился шприц, каждые 20 минут вводила в его вены морфий и другие лекарства. Как только она начала действовать, Пол перестал чувствовать боль, повеселел и постоянно шутил с докторами и медсестрами.
Одна из сестер спросила его, где бы он хотел быть, когда придет "последний час". Пол всегда говорил, что хотел бы умереть дома, но на этот раз он повернулся ко мне и спросил:
- Что ты думаешь, Линдс? Честно говоря, мне здесь очень нравится.
Это было какое-то безумие – обсуждать со своим мужем, где он хотел бы умереть.
- Тебе решать, малыш, - сказала я. – Как ты сам захочешь.
Я была практически уверена в том, что благодаря морфию Пол уже чувствовал себя гораздо лучше и не осознавал, насколько близок конец. Возможно, он считал, что через несколько дней, когда его организм будет регидратирован, он вернется домой.
Однако я понимала, что ему осталось недолго.
О таких вещах вы просто знаете.
Тому, кто никогда не был в подобной ситуации, это может показаться странным, но в последние несколько недель мне уже почти хотелось, чтобы Пол ушел. У него больше ничего не оставалось в жизни. Вы спросите, как я могу такое говорить, но я сейчас имею в виду другого Пола. Не того Пола, который был центром моего мира, который заставлял меня смеяться и радоваться, и который любил меня всем своим сердцем. И не того Пола, который мог бы быть рядом со мной, наблюдая, как растет Эви, который мог бы стать самым лучшим отцом, и с которым у нас могло бы быть еще много детей. Я имею в виду не того Пола, который однажды мог бы стать лучшим снукеристом в мире, окруженным морем фанов и завоевавшим огромное количество наград на различных турнирах. Нет. Я говорю о том Поле, который даже не знал, какой сегодня день недели, который был изъеден болезнью и измучен страданиями. Он уже не был собой, это был не тот человек, которого знала я и любили поклонники. Если бы ваша собака была в таком же состоянии, как Пол в последний месяц жизни, вы бы не стали мучить ее лишние несколько дней; жестоко и эгоистично пытаться удержать рядом с собой кого-то, кто страдает от постоянной боли, только из-за того, что вам так хочется.