Оглянувшись, она увидела, что Мэтью гладит Шерифа по голове, а его отец смотрит на нее напряженно и пристально. Эдит поспешно поставила слоника на место и, решив не спрашивать, что это за фигурки, вернулась к столу.
Они еще немного посидели, и наконец Мэтью сказал, что им пора ехать. Но он с тревогой смотрел на отца и медлил. Тот с некоторым усилием поднялся и прошелся по комнате.
— Со мной все будет в порядке, сынок, — сказал он. — Вот мой доктор. — Он показал на собаку. — Другого не надо. Шериф понимает меня, чувствует мое состояние, и, когда мне плохо, он ложится рядом и передает мне свои силы. Вы любите собак? — обратился он к Эдит.
— Очень. Я бы хотела иметь собаку, но мои родители… Видите ли, я живу в их квартире, а там такая дорогая мебель. К тому же я весь день на работе…
— Словом, много всяких «но», — произнес он и, будто потеряв к ней всякий интерес, повернулся к сыну.
За все время его общения с ней глаза Томаса нисколько не смягчились, лед в них так и не растаял. Зато когда он смотрел на сына, они наполнялись нежностью и тоской.
— До свидания, папа, не провожай нас. Против мистера Локвуда ты ведь не возражаешь, правда? Я позвоню тебе, когда вернусь в Лондон. Пей те таблетки, которые я привез в прошлый раз, — добавил Мэтью настойчиво.
Они обнялись. Эдит с улыбкой пожелала хозяину скорейшего выздоровления и первая вышла в сад. Пес побежал провожать их и сел у калитки, виляя хвостом. Мэтью наклонился и потрепал его по спине.
— Шериф, береги отца. Эдит, я только загляну к соседу, поблагодарю его за помощь.
Но мистер Локвуд оказался у себя в саду и подошел к ним со своей стороны живой изгороди — маленький толстячок лет под шестьдесят с розовым лицом и живыми глазами.
— Не беспокойтесь, я пригляжу за ним, — уверил он Мэтью. — И сегодня вечером забегу, и утром загляну. Не беспокойтесь, — повторил он, — мне это не составит труда.
— Когда они отъехали от дома, Эдит оглянулась и увидела, что в окне промелькнуло лицо Томаса. Собаки уже не было во дворе.
Через некоторое время Мэтью заговорил:
— Вы, наверное, удивлены, Эдит. Чтобы понять моего отца, надо знать его историю.
— Если не хотите, не рассказывайте, — быстро сказала она.
— Здесь нет никаких тайн. — Он негромко вздохнул. — Восемь лет назад умерла моя мать.
От пневмонии, тяжелые осложнения, знаете, ну и не смогли вылечить. После этого отец ушел с работы, продал лондонскую квартиру, купил этот дом и живет здесь. Почему именно в Кловере — я сам не знаю. Ему было все равно. Ткнул пальцем в атлас, я полагаю. Главное, чтобы подальше от знакомых мест, от друзей, от привычной обстановки. Моя мать была для него всем.
Он ее боготворил, готов был ради нее на все. Я больше не встречал в жизни примеров такой любви и духовной близости. И с тех пор отец не обращается к врачам и с людьми общается только по необходимости. Мистер Локвуд — единственный, кто переступает порог его дома из посторонних. Да еще миссис Спайбекер — она заходит раз в неделю убрать комнаты, но отец на это время уходит гулять с Шерифом.
— Да, это, видимо, была необыкновенная любовь, — осторожно проговорила Эдит.
— Без нее он не смог работать. Отец проектировал загородные коттеджи, и все свои проекты он показывал сначала маме, а она в каждый вносила своеобразный штрих, который становился изюминкой будущего дома.
— Она тоже была архитектором?
— Нет, искусствоведом. Но вкус у нее был безупречный во всем. Она многие годы интересовалась Индией. Те фигурки, которые вы видели на камине, — ее коллекция, она собирала их несколько лет. Каждый свой отпуск они путешествовали по странам Востока и, конечно же, побывали в Индии.
— Вы ездили с ними? — спросила Эдит.
— Нет, меня отправляли к дяде в Плимут.
Это брат матери, он держит прогулочную яхту.
У него большая, дружная семья. Это были довольно веселые каникулы, и все равно я с большим удовольствием поехал бы путешествовать вместе с родителями.
Бедный мальчик, подумала Эдит. Ему в детстве не хватало родительской любви и внимания. Так часто бывает, когда отец и мать слишком сосредоточены друг на друге.
— А вы, Эдит? — внезапно спросил он. Ваши родители, как я понял, работают за границей? Вам не приходилось в детстве скучать без них?
— Нет, я-то всегда ездила с ними. Мой отец дипломат, мы долго жили в Кении, Марокко, потом в Италии. Я сейчас работаю в Форинофисе.
— Вот как? В каком отделе? — поинтересовался он.
— В отделе отца, разумеется. Я переводчица, но работа у меня скорее секретарская. Потому что мой французский еще далек от совершенства.
— Несмотря на ваши французские корни?
— Увы. Я хорошо говорю по-итальянски, но хотела бы выучить французский в совершенстве.
Моя бабушка француженка. После войны она вышла замуж за англичанина и приехала в Лондон. А ее родители погибли во время войны, отец под Дюнкерком, а мать — ее звали Элен Брикэ — участвовала в Сопротивлении. Ее арестовали. Она ожидала этого и успела спрятать дочку у знакомых. Бабушка считает, что я очень на нее похожа.
Почему-то Эдит была уверена, что эта семейная история не вызовет в Мэтью скуки. Он действительно слушал с интересом, затем быстро взглянул на нее, и ей показалось, что он хотел что-то сказать, но передумал. Эдит открыла сумочку, чтобы достать платок, и украдкой взглянула на себя в зеркало. В доме Томаса Смита она постеснялась зайти в ванную, чтобы привести в порядок макияж, и теперь с досадой заметила, что помада совсем стерлась.
— Я, кажется, не понравилась вашему отцу, — проговорила она.
— Я боялся, что вы так решите, — вздохнул Мэтью. — Но на самом деле вы тут ни при чем.
Отец.., видите ли, он беспокоится обо мне. Боится, что я встречу девушку, которую полюблю очень сильно. Так же сильно, как он любил маму. Он считает, что это не принесет мне счастья. Любить и потерять, что может быть тяжелее в жизни? Он не хочет, чтобы я повторил его судьбу.
Но ведь сам Томас прожил с матерью Мэтью много счастливых лет, подумала Эдит. И теперь он не желает своему сыну полюбить? Это просто эгоизм. Вслух она сказала:
— Но его опасения, видимо, до сих пор не оправдались? Потому что вы, кажется, живете один…
— До последнего времени у него не было особых оснований тревожиться, — как-то туманно ответил Мэтью, и у Эдит почему-то вдруг сильно забилось сердце.
Она встряхнула головой и поспешила перевести разговор на другую тему. Ей давно уже хотелось задать один волновавший ее вопрос.
— Вы меня простите, Мэтью, но у вас дома, пока вы разговаривали по телефону, я заглянула в вашу красную папку с рисунками.
Надеюсь, я не совершила страшного преступления?
— Нисколько. Я сам должен был предложить вам сначала посмотреть мои работы. Ну и что вы скажете?
— Мне понравилось. Даже больше… Я не могу похвастаться, что разбираюсь в живописи, но ваша манера настолько необычна… Я имею в виду, для нашего времени… Вспоминаются старые мастера, великие итальянцы.
Человек, которого изображают в такой манере, кажется намного значительнее и интереснее, чем он есть в жизни. Черты его характера, как положительные, так и отрицательные, как бы делаются более выпуклыми. Например, обычная милая девушка может выглядеть ангелом доброты, а человек, наделенный вполне безобидными недостатками, — злодеем. Но все равно эти люди уже не кажутся заурядными. Может быть, вам мои рассуждения кажутся смешными…
— Ничуть. Вы абсолютно правильно определили суть романтической школы.
— А скажите, вы хорошо знаете всех этих людей, которых изобразили? — спросила она наконец.
— Нет, далеко не всех. Какое-то лицо может так сильно поразить, что я спешу зарисовывать его по памяти, когда возвращаюсь домой, — ответил он.
Она хотела спросить прямо — а Сесил Лайтоллер вам знаком? Но что-то ее удержало. В окне уже мелькали лондонские улицы. Взглянув на часики, Эдит увидела, что уже скоро десять. Надо же, она совсем забыла о времени.