Игорь подошел сзади, неуверенно и нетерпеливо прислонился грудью к ее плечу. Дышал так, словно только что взбежал по крутой лестнице. Инка отстранилась.
— Игорь… Не обижайся. Уговор наш остается, в силе…
— Надолго?
— Не знаю… Может быть, навсегда. Может быть, Игорь… Не хочу я быть, ну… И замуж не хочу — сыта. Вот так сыта… Пойми, пожалуйста, по-человечески…
— Боже мой, до чего мне надоели эти плебейские правильные разговоры! — Игорь раздраженно снял очки и похлопал ими по ладони, и Инка увидела, что глаза у него не такие уж простодушные, не такие беззащитные. Сейчас они были холодные и немигающие, как у рыбы. Игорь поторопился надеть очки. — Вот что я тебе скажу, Инка: больше мы друг друга не знаем. Ты меня, я тебя. Не хочу на пустой угол молиться.
— Вольному — воля, спасенному — рай, как говорит мой экспедитор.
Игорь настороженно покосился на Инку. В ее словах он услышал двусмысленность и недоговоренность.
За дверью послышалась возня. Легонько цокнул ключ в замочной скважине. Оба выжидающе повернули головы в сторону прихожей.
Вошла мать Игоря. Она прикрыла за собой высокую дверь, накинула цепочку и под вешалку сунула хозяйственную сумку. Была мать в длинном старушечьем платье, в старомодном шелковом платке с кистями.
Увидев возле окна Инку, она суетливо засеменила к ней, взяла в руки ее голову и поцеловала.
— Давно не видела, доченька, соскучилась… — Влюбленными глазами посмотрела на сына. — Он ли у меня плох!..
Игорь смутился. Осуждающим взглядом проводил мать до дверей ее комнаты.
— Она у меня сентиментальная…
И не понять, чего в его словах было больше: осуждения или сыновней скрываемой ласки. Но он неожиданно открылся:
— Только… я ее и такую люблю… А еще у меня был предок, — Игорь споткнулся, на слове, видимо, покоробленный им. — Отец у меня был… Мы здорово дружили. Если б не умер, я институт кончил бы… Впрочем, я и сам хорош! — Он махнул рукой.
Инка представила, как бы и ей, и Леночке было хорошо в этом доме, с этой тихой ласковой старушкой, которую она называла бы мамой, мамочкой… Мама! Впервые за много лет… И Игорь — добрый, любящий муж, друг. Хорошо наладилась бы жизнь…
Так ли хорошо?! Хорошо ли, если не любишь?..
Инку удивило, что она вспомнила вдруг о белокуром парне из гостиницы. Значит, это так, значит, он ей не безразличен? Ну и что? Что дальше?!
А дальше — ничего. Дальше очки Игоря. А за ними — тоскующие, горькие глаза парня, который любит и подавляет желание.
Она подошла к нему вплотную, с минуту смотрела в лицо. Потом обняла за шею и, притянув, сильно, неторопливо поцеловала. Мягко выгнулась под его руками, стиснувшими плечи. И так же мягко, но решительно освободилась из них.
— Оставайся, навсегда оставайся…
Она покачала головой:
— Нет и нет, Игорь… Я не люблю тебя. А без этого…
Он взбешенно бросился в кресло, сорвал с шеи галстук.
— Ты идиотка! Или… я идиот!
— И-и-игорь! Ты ведь не вчера с дерева слез.
— Я тебе попомню это, Инна!
— Да уж чувствую, что не забудешь. А мне жалко твою матушку. Ты один у нее. Один…
Парень напряженно подался к Инке. Казалось, он хотел спросить: «Знаешь? Ты все знаешь? Или только догадываешься?»
Ничего не спросил. Не хватило духу.
Простились, как чужие, незнакомые люди.
А утром экспедитор действительно заехал к Инке. Поманил ее пальцем в дальний угол склада.
— Шум ты устроила, согласен. А только — пустые хлопоты при червовом интересе. Не брал я твоего ящика, мадам, документы подтверждают. За счет меня хочешь поживиться?
— Идемте, я закрою за вами дверь!
— Не горячитесь, мадам. Не надо плевать в колодезь, из которого еще придется водицы попить. Короче, ящик я тебе уступаю. Но, — он приблизил к ней лицо, — но при условии: за второй, — экспедитор потер большим и указательным пальцами. — Улавливаешь?
— Кого-нибудь другого объегорил, дядя Егор?
Он расхохотался, прикрывая щербатый рот ладонью:
— Шутить изволишь, язви те! Дошлая ты, смотрю, девка… Договорились, стало быть? А грех на мою душу не клади, Кудрявцева, сроду никого не обманываю, я — у государства одалживаю. Государственная цена спирту, знаешь, какая? Не знаешь? Ну, и… закрой сифон, как пишут товарищи железнодорожники.
Экспедитор, кряхтя, втащил ящики, а Инка все стояла в нерешительности. Взять оба ящика — соучастие в хищении. Отказаться — себя накажешь. Как быть?.. А в двери стучали ранние покупатели — пора открывать магазин. Как же быть? И у кого тогда в долг брать? Вложить всю майскую получку и уехать, вернуться к Григорию? Или завербоваться на Север? А этот, щербатый, и другую, и третью так же облапошит. Или втянет в сделку. И его не возьмешь — скользкий, из-под ножа выскочит, как маринованный гриб. И он будет жить припеваючи: «Государственная цена спирту, знаешь, какая?»