На Инкин взгляд, в номере царил полнейший беспорядок. На постели лежали исчерченные тушью листы ватмана, стол был завален бумагами, линейками, книгами, чертежами, возле кресла стояли бутылки из-под кефира и лимонада. В углу лежали гантели… Обычная холостяцкая неустроенность и неуютность.
Пока Алексей укладывал в рюкзак запасы продуктов, Инка подошла к столу, с интересом разглядывая комнату. И неожиданно среди бумаг увидала себя. То на одном листке, то на другом она узнавала свой профиль, набросанный карандашом словно бы в задумчивости… Выпуклый лоб с короткой прядью волос. Неестественно длинные ресницы… Чуточку выпяченные губы…
Инка почти на цыпочках вернулась к порогу. Она не хотела, чтобы Алексей знал, что она увидела рисунки. И как-то по-другому посмотрела на склоненного над рюкзаком парня. Было желание подойти и положить руку на его мягкие ковыльные волосы, прислониться щекой к его плечу…
— Кажется, все! — Алексей распрямился. — Картошка есть, хлеб есть. Крючки, лески… Консервы, соль… Эх, лаврового листа и укропу…
— И то и другое я взяла…
— Значит, полный порядок!
— А вина… водки взяли?
— Водки?!
Инка рассмеялась и ничего не сказала. Ее рассмешила растерянность, с которой Алексей переспросил. Он понял ее смех и тоже улыбнулся. Излишне громко, скороговоркой подтвердил:
— Конечно, конечно! Какая же уха без водки! В буфете возьмем…
Они успели ко времени: на носу теплохода матрос выбирал причальный канат, а под кормой заворочался винт, пеня воду. Алексей прыгнул с дебаркадера на отчаливающее судно. Инка тоже прыгнула, подхваченная сильными руками Алексея, и на мгновение оказалась прижатой к его груди, совсем рядом она увидела глаза — серьезные, исследующие. Наверное, они ждали ответа, желанного ответа.
Вдоль бортов сидели на мешках и чемоданах колхозники и старухи, возвращавшиеся из города домой. Два бородатых «станишника» сокрушались по поводу того, что «не тот ноне Яик, не тот, вовсе обезрыбел…»
— Пойдем наверх? — предложила Инка.
На верхней палубе стояли решетчатые скамейки, здесь было просторно для глаз и для ветра, пахнущего рекой и лесом. Иногда, взбитые форштевнем, долетали сюда пресные свежие брызги. Справа за крутую излучину с высоким яром уходил город с дрожащими от марева домами и башенными кранами.
— Хорошо, — тихо сказала Инка. — Я так люблю Урал… А вы не местный? Я о вас вообще ничего не знаю.
— Я из Ленинграда. В командировке у вас…
— В творческой, что ли? Художник?
— Инженер.
— Холостой, конечно?
— Холостой.
«Врет! — мысленно заключила Инка. Ей почудилось, что ответил он с чуть заметной заминкой. — Врет и глаз не отводит. Белла права была: этот парень — «никакой он не парень, а просто изменщик своей жене…»
Упершись локтями в перила борта, она смотрела на пенящуюся внизу воду, словно пыталась разгадать там ответ на возникший вдруг болезненный, неприятный вопрос: зачем поехала с малознакомым человеком? Не любовь же это, нет!.. Стосковалась по людскому участию, по доброму слову? Глаза ясные, святые, а думает о ней, наверное, как об обычной шлюшке. Ему что, он — в командировке, на неделю наберется и терпения и ласки к ней, а там — пиши до востребования. Чтоб жена не знала. Это в лучшем случае… Зачем поехала? Почему? Друзьям будет рассказывать, как разорил сердце простушки-провинциалки, как она сама пригласила поехать за город, в лес, в глушь…
— О чем вы задумались, Инна?
Голос тихий, участливый. Лицо с широкими, будто сажей намазанными бровями склонилось к самой ее щеке. Ладонь, большая, теплая, опустилась на Инкину руку, лежавшую на планшире борта…
Инка высвободила руку, повернулась спиной к воде. Взглядом прошла мимо встревоженного лица Алексея. Глаза щурила, хороня за ресницами мысли, хороня охватившее все ее беспокойство и неприязнь к самой себе. А со стороны могло показаться, что щурится она от яркого солнца, вставшего уже почти над самой головой. Нужно было быть очень внимательным, чтобы за приопущенными, как легкое забрало, ресницами угадать смятение и досаду. Инка уже не знала, что делать: то ли попросить капитана, чтобы он причалил к берегу, и берегом идти в город, то ли до конца маршрута катить на теплоходе и с ним же возвратиться домой, то ли выкинуть из головы заботу о морали и пристойности и где-нибудь на песчаной теплой косе скоротать день с командированным — как и намечалось…
— Что вас взволновало, Инна?
Она чуть заметно повела плечом: это ей показалось уже не чуткостью с его стороны, а докучливостью. Она по-прежнему не хотела глядеть ему в глаза, потому что знала: если глянет в них, ясные, встревоженные, то улетучатся все ее «почему» и «зачем». Глядеть в его глаза и говорить, даже думать о нем плохое — было, оказывается, не под силу. И она понимала, что здесь не ее слабохарактерность виновата, а что-то большее, значительнее, то, что лишало ее сна в темной низкой горнице, набиравшей по ночам прохладу из политых под окнами цветочных грядок…