Инка поднялась, медленно вошла в воду и окунулась. Выйдя на берег, стала отжимать волосы. С ее оттопыренных локтей стеклянными струями вилась вода. Из-под упавших на глаза прядей лукаво посмотрела на сидящего в задумчивости Алексея:
— А цель я свою найду, Алеша. Вот поступлю на заочное в институт торговый… Я почище Беллы порядки наведу. Она только план видит, а я еще кое-что вижу. Дай только срок мне, дай только время!..
ГЛАВА XIV
Теплоход взял их на борт уже в десятом часу вечера, когда возвращался из последнего рейса.
Они остались на нижней палубе и прошли на нос, где было больше ветра и брызг. Взявшись за руки, молчали. Мимо проплывали тихие, покойные огни бакенов. Желтыми одуванчиками покачивались на лоснящихся волнах первые звезды. А за дальним плесом город, словно на праздничной елке, зажег расточительные гирлянды огней.
Алексея и Инку не влекло к этим огням. Ощущение у обоих было такое, будто их против воли везли на чужой праздник. А огни все ближе, ближе… Уже виднелись очертания домов, заводских труб, уже капитан отдал команду «малый вперед» и «приготовить швартовы…»
Выбирали улицы тихие, окольные. Почти не разговаривали. Часто останавливались, и Алексей целовал ее, целовал в губы, щеки, глаза… Губы болели и, наверное, припухли от этих его ненасытных поцелуев. Инка переводила дыхание, отталкивала:
— Измучил ты меня! — И тихо смеялась. — Неужели все это… серьезно? Алеша… ведь я… нет, не скажу… Ты не верь мне, я такая пустомеля…
Он поднял ее на руки, прижал к себе, пряча лицо в, ее волосах, пахнущих речной водой.
— Вот так бы всю жизнь…
Почувствовал, как при этих словах ослабла Инкина рука, обнимавшая его шею. С горьковатой усмешкой Инка сказала, что один вот так же обещал пронести ее через всю жизнь, да только от этого обещания она стала ни вдова, ни мужняя жена… После такого замечания неуместным было бы уверять ее в вечной любви и верности. Да она и не поверила бы: слишком они мало знали друг друга, чтобы давать обещания на года, слишком, видно, многие обманывали Инку. А может быть, она сама достаточно многих обманывала, чтобы подозревать подобное и в других?
Алексей опустил Инку, взял за руки повыше локтей, притянул к себе и долго-долго смотрел в черные от темноты глаза. Что он хотел в них увидеть? Что хотел сказать им? Может, права она, Инка? Может, и он — только на словах? А нет, так что ж мешает — всю жизнь-то? Да и тот ли ты, кто помог бы ей дотянуться до ее высокой звезды, до мечты большой? Она ведь уйдет, убежит из твоей секции с кухней и ванной, ежели ты не тем окажешься… Одной любви твоей ма-а-ло, чтобы удержать Инку, чтобы привязать навечно к себе. Да, возможно, все это у них и не любовь, а так, от золотого песка, от речки с солнцем, от этого вот колобродного, колдовского вечера. Как выпущенные из-под пальца листы календаря, промелькнут дни, месяцы, и с последним листком будет оторвана память об Инке? А ну, полистай свой календарь в обратную сторону, Алексей-Алеша! Было ли у тебя прежде такое? Было? Врешь, не было! Больно ты ученым был, больно ты занятым был, чтобы обращать пристальное внимание на девчонок… А тут — весна, много свободного времени, речной плес, белый теплоход и… синие-синие глаза, такие синие, что на весеннем небе они и затерялись бы. Долго ли они, глаза эти, будут только на него смотреть, только ему светить?
И умный ты, Алексей, и изобретатель, и почти кандидат наук, а дурак все-таки, ничего не смыслишь в таких вопросах!
— Ты какой-то… удивительный, Алеша, — сказала она, думая о чем-то другом. — Удивительный. В жизни много удивительного, только я еще не умею разбираться… Была красивая клеенка, пахла краской и клеем, застилала свадебный стол. А потом обшили ею дверь… Я и сама не знаю, для чего говорю это. Наверное, потому, что в жизни все как-то удивительно складывается… Вот и с тобой. Как будто давным-давно знаю тебя, а вдруг пригляжусь — потемки, не вижу, что у тебя там, в душе. И оттого страшно становится, боюсь обжечься. Я уж и так вся обожженная, до самой себя дотронуться больно. А уж когда чужие грубые руки — то и вовсе…