Игорь быстро пьянел. Точнее, пьянели ноги и руки, они не подчинялись его воле. А голова была ясна, до того ясна, что казалась пустой и звенящей, как перезрелый арбуз. Тряхни ею и услышишь, как там семечки тарахтят.
— Она под другого стелется, а ты… Волынил, время терял… Съезжу на месячишко в совхоз со студентами, а потом… — Эдик прищелкнул языком и пальцами: — В общем, презренный металл увезет нас с Альбиной в далекую Чехословакию. Я без пережитков, Игорь. Я простил Альбине. Женщины созданы для украшения жизни. Им все прощается. Прости и ты Инке, как уедет командированный…
Болтлив был Эдик, коньяк делал свое дело.
— Тварь ты, Эдуард… Тварь!
Глухо и как-то уж очень буднично, бесцветно сказал это Игорь, сквозь толстые стекла очков глядя на лицо Эдика, от удивления вытянувшееся еще больше. Таких слов, такого обращения к себе Эдик не слышал от Игоря за все годы знакомства.
— Я всегда говорил, что тебе вредно влюбляться и пить. Ишь, глаза налились, красные, как у кролика. А кролик и трус — синонимы. Тебе это известно? — Тон у Эдика был будто миролюбивый, тонкие губы растягивались в улыбке, но глаза вдруг стали узкими, злыми, а на щеках и у крыльев носа проступила синюшная бледность. Он всем телом, рывком подался через столик к Игорю. — Заткнись, падло! Забыл, с кем?.. Я тебе быстро мозги освежую…
С минуту они глядели один другому в глаза. И Эдик поборол, сломал взгляд Игоря, тот отвел его, снял очки, снова надел. Покрутил в руках пустую бутылку, отставил. Ни слова не говоря, поднялся и неверными шагами пошел в кухню, хлопнул там дверцей холодильника. Возвратился с поллитровкой водки.
— Давай, холодненькой… Остудимся… Пропивать так пропивать Инку!
— Истеричный, как баба. Далась тебе эта потаскушка. — Эдик, видимо, поостыл, опять его сухощавое некрасивое лицо кривила усмешка. — А пить я больше не буду. — Он пощурился на циферблат настенных часов. — Мне — в институт. В двадцать один ноль-ноль заседание редколлегии стенгазеты… Владислав доставит. Удобно, когда у друга есть авто.
— Прошу… По одной.
Эдик, прикидывая время, еще раз взглянул на острые усики стрелок.
— Ладно, плесни полста граммов. Для впечатления. Мускатным орехом зажую, запах снимает…
Выпили, не чокаясь. И Игорь, сидевший ссутулясь, почти касаясь подбородком стола, дрогнул вдруг, затрясся в смехе. Он не откидывался назад, как обычно при смехе, а трясся и трясся, сутулясь все больше и больше, словно собирался под стол залезть. Эдик насторожился.
— Свихнулся? — сжатые губы и сощуренные злые глаза образовали на его лице как бы две поперечные тонкие морщины.
А Игорь налил себе, выпил одним глотком и заколыхался в новом неудержимом смехе. Казалось, кто-то под столом ему щекочет подошвы и поэтому он не может удержаться. Наконец откинулся на спинку стула, снял очки и стал протирать заслезившиеся глаза. Заговорил, все еще всхлипывая от смеха.
— Подумать только: он — редактор стенгазеты курса… Подумать только!.. И он будет моих детей учить… И Инкиных будет учить… Подумать только! Убивать таких надо… Публично!..
Эдик встал, длинной крепкой рукой цапнул Игоря за грудь — треснула тонкая нейлоновая рубашка.
— Встань, подонок. Встань, тебе говорю!
Игорь тяжело приподнялся. Очевидно, была еще в Эдике та сила, которая ломала чужую волю.
— Сними окуляры!
Игорь скорее машинально, неосознанно, чем по приказанию, снял очки. В то же мгновение Эдик коротким, умелым тычком в подбородок сшиб его с ног. Редко, глубоко дыша, опустился на прежнее место. Косясь на часы, ждал, когда придет в себя Игорь… Тот не скоро очухался. Сел на полу, раскорячив ноги, поелозил вокруг ладонью, ища очки.
— На столе они, продукт времени! Это тебе для профилактики…
Игорь встал на четвереньки, с трудом оторвался руками от пола, распрямился. Добрел до стола, непослушными пальцами приладил на переносице очки. И вдруг ловко сцапал початую бутылку и, размахнувшись, хватил ею по шишкастой голове. Как неполный мешок с опилками, Эдик медленно сполз на пол. Голова глухо стукнулась о доски.
Игорь застыл в напряженной позе, словно ждал нападения. Пришел в себя от непонятных булькающих звуков. Опустил глаза — из горлышка бутылки, которую он все еще сжимал, выливалась водка. Крепкой оказалась бутылка! Он осторожно поставил ее на стол. Обошел Эдика, посмотрел, как из раны над ухом, пузырясь, вытекает на желтые половицы черная кровь. Затем взглянул на свою грудь: на белой нейлоновой сорочке темнели пятна от потной пятерни. На цыпочках удалился в кухню и под краном долго мыл руки. После этого зачем-то выключил верхний свет и включил торшер, но тут же вновь зажег люстру. Подошел к большому зеркалу, вделанному в дверцу шифоньера, и так же долго, старательно причесывал свои седеющие волосы.