— Что вам объяснять… Вы и сами знаете, что напрасно… Инна — правильный человек, а вы ее… Вы, — Клава взглянула на его голое темя, — вы пожилой человек, а разбираться в народе ни капли не умеете.
Еремин вдруг рассмеялся и отошел к окну. Его рассмешило то, что назван был пожилым человеком. Ох уж эта лысина! В сорок лет старцем сделала.
Перестав смеяться, повернулся к неподвижной Клаве. Глаза у нее были совершенно сухи, а щеки горели от малиновых пятен. Еремин пожалел, что так некстати засмеялся.
— Очень защищаете… Подозрительно защищаете, словно пополам делили выручку.
— Вы бы делили, да? Нет, товарищ следователь, не делили, нам нечего было делить. Этот преподобный экспедитор и мне предлагал, да я отказалась… Только жаль, струсила вам заявить, а Инка не струсила, вот вы ее и взяли… Ох и шустрые, прямо не знаю, как сказать вам еще!..
Вспоминая, Еремин улыбнулся: вот тебе и тихоня!
Но не одна такая ярая защитница нашлась. Вчера явилась к Еремину бабка, у которой жила Кудрявцева. И такой тарарам учинила! Какая-то полусумасшедшая старуха, ей-ей. По ее уверениям, Кудрявцева — самый святой человек на земле. Дескать, не там воров, ищете, добры молодцы, не тех ловите, у девчонки всего-то богатства — дитё, а вы ее в каталажку… Еще вы, мол, тут ей сто двадцать рублей приписываете, так это она, хозяйка квартиры, одолжила на время, чтобы та рассчиталась. Еремин только головой покачал: до чего можно дойти, бабуля! Ведь те деньги из других рук получены, от другого человека… Врала бабка, выгораживала с чистехоньким сердцем.
Неожиданной стороной поворачивались перед Ереминым люди. Они и радовали его, и удивляли, и нередко злили. Ну вот эта старуха. Зачем она говорила то, чего не было?! А если б Кудрявцева в самом деле была крупно замешана? Тогда как? Ведь многие факты против нее! Показания соучастников. Обвешивание. Халатность. Грубость. Но в то же время — лично заявила о жуликах. Полученные от экспедитора деньги принесла…
Прокурор звонил: не перегните! Иванов из областного отдела тоже: не перегните! Все это — работа ленинградца. Никому покоя не дает. Ну молодец! Не тряпка какая-нибудь. Раз пять приходил. Злой. Перекаленный. И только однажды разошлись черные, будто сажей намазанные брови, даже улыбнулся. Это когда узнал, что Инке в вину ставятся сто двадцать рублей, внесенные в кассу за испорченные конфеты. «Разве она не сказала, что я дал? Ну и чудная же… Узнаю Инку!..»
Еремин решительно захлопнул «дело», которое листал, и позвонил дежурному:
— Приведите, пожалуйста, арестованную Кудрявцеву!..
Инка вошла и остановилась у порога. Еремин из-под припухлых век всматривался в нее и пытался вспомнить, какой она была, когда впервые переступила порог его кабинета. И не мог вспомнить. Он видел ее ежедневно, и перемены в ней были незаметны для него. Вот у бухгалтера мешки под глазами налились, он с неимоверной быстротой обрастает щетиной. Видны перемены у экспедитора — глаза постоянно слезятся, как у больной собаки. Перестал умываться. А у этой — все прежнее, вся она та же: неприступный заносчивый вид, презрение во взгляде, завидное самообладание…
— Подойдите к столу, Кудрявцева… Распишитесь вот здесь… Нет, тут вот…
— Вы меня освобождаете?
— Да.
— Значит, верите? — Инка расписалась и положила ручку. — И надолго?
— До суда. Суд решит.
— А вы так и не решили?
— Если б не решил, то не отпустил бы. Так нужно было, товарищ Кудрявцева. Но будьте осторожны. Я полагаю, мы не всех взяли. Сомнение вызывает личность, составившая акт. Вы опознаете того человека, если встретите?
— И через сто лет узнаю!
— Ну и отлично. Помогите нам с ним познакомиться… А меня, — Еремин неловко улыбнулся, — извините меня за пристрастность. Такая работа. Лучше перепроверить лишний раз, чем выпустить преступника на волю… Спасибо вам за огромную помощь. Желаю вам всего наилучшего!
Он подал ей руку. Она тоже протянула свою, а сама думала о том, что говорил следователь длинно. Наверное, никогда не бывал в ее положении, иначе в минуту бы окончил все эти формальности, и она давно бы вышла из этой мрачноватой комнаты с зарешеченным окном.