«Ненавижу Англию! Будь моя воля, я бы в жизни не поехал в эту проклятую страну!»
Миссис Грэйндж привыкла к одиночеству и стала разговаривать сама с собой. Она запиралась в своей комнате и часами болтала; вот и теперь, пудря пуховкой лицо, она обращалась с монологом к зеркалу, точно с кем-то беседовала.
— Это должно было насторожить меня. Надо было настоять и поехать одной, вдруг я бы смогла найти работу в Лондоне. У меня ведь опыт и все такое. Я бы потом написала ему, сообщила, что не вернусь. — Она подумала о Скелтоне. — Жаль, я ему не рассказала, — продолжала она. — А ведь почти решилась. Может, он был прав, может, мне стало бы легче. Интересно, что бы он сказал. — Она передразнила его оксфордский акцент: «Простите, миссис Грэйндж, я бы очень хотел вам помочь». — Она хихикнула, но ее смешок скорее походил на всхлип. — Если бы я решилась рассказать ему о Джеке… Ох, Джек!
Спустя два года после женитьбы у них появился сосед. Цены на каучук подскочили, поэтому стали устраивать плантации на новых участках, одна крупная компания купила большой участок на противоположном берегу реки. Компания была процветающая, и с самого начала там все было поставлено на широкую ногу. Управляющий, которого они наняли, имел собственный баркас, а потому ему ничего не стоило, когда захочется, переплыть реку, чтобы пропустить с соседом стаканчик-другой. Его звали Джек Карр. Он был совсем другого сорта, чем Норман, прежде всего он был джентльмен, окончил частную школу и университет; ему было около тридцати пяти, он был высоким, не таким мускулистым и упитанным, как Норман, а тонким и изящным; словом, к его фигуре очень пошел бы фрак; а еще у него были волнистые волосы и смеющийся взгляд. Именно ее тип мужчины. Он ей сразу же приглянулся. Как замечательно, что появился собеседник, с которым можно болтать о Лондоне, о театре. Он был веселого и легкого нрава. Шутил так, что можно было понять соль шутки. Через пару недель она привыкла к нему больше, чем за два года — к мужу. В Нормане было что-то такое, чего она не могла постичь. Конечно, он был без ума от нее, много рассказывал о себе, но ее не покидало странное чувство, что он что-то скрывает, пусть непреднамеренно, но — даже трудно объяснить, в нем пряталось настолько чуждое, непонятное ей, что, казалось, он не может даже выразить это словами. Позднее, узнав Джека поближе, она поделилась с ним своими проблемами, а Джек объяснил это тем, что Норман родился в этих краях, и, хотя в его жилах нет ни капли туземной крови, край наложил на него свою печать, он не совсем белый человек, есть в нем что-то восточное. И как бы он ни старался, ему никогда не стать истинным англичанином.
Она громко тараторила в пустом доме, потому что слуги, повар и бой, были во флигеле. Звук ее голоса, звеня под деревянными потолками, прорываясь сквозь деревянные стены, был сродни невнятной речи не человека, а бродящего в бочке молодого вина. Она говорила так, словно Скелтон был рядом, но очень сбивчиво, будь он на самом деле здесь, он с трудом бы поспевал за нитью ее рассказа.
Очень скоро она поняла, что Джек Карр ее добивается. Это открытие ее взволновало. Она не была женщиной легкомысленной, но за годы, что играла на сцене, у нее, конечно, были кое-какие приключения. Не очень-то весело мотаться по гастролям, если от случая к случаю не позволять себе маленькие шалости. Конечно, теперь она не собиралась сдаваться без боя, не хотела показаться слишком доступной, но при той жизни, что она вела, надо быть полной дурой, чтобы упустить свой шанс; ну, а что касается Нормана, то, как говорится, не пойман — не вор. Они с Джеком отлично поняли друг друга, знали, что рано или поздно это должно случиться, просто надо ждать, когда им улыбнется случай. И случай представился. Но потом произошло то, к чему они оба вовсе не были готовы: они отчаянно влюбились друг в друга. Если бы миссис Грэйндж действительно рассказывала свою историю Скелтону, ему бы это, так же, как и ей с Джеком, показалось неправдоподобным. Они были самыми заурядными людьми: он — веселый, добродушный, простой плантатор, она — актрисочка, не блиставшая умом, не первой молодости, у которой единственными достоинствами были ладная фигурка и смазливое личико. Легкая интрижка внезапно обернулась всесокрушающей страстью, и ни он, ни она были не в силах вынести ее непомерный накал. Их тянуло друг к другу; они чувствовали себя несчастными в разлуке и не находили себе места. До того Норман был ей скучен, но она с этим мирилась — ведь он был ее мужем; сейчас он стал раздражать ее до остервенения, потому что стоял между ней и Джеком. Они не могли убежать вместе — у Джека Карра не было ничего за душой, кроме жалованья, а потому он не мог и помыслить бросить работу, которой так дорожил. Встречаться им было трудно. Они подвергали себя страшному риску. Не исключено, что всякий раз, когда им улыбалась фортуна и когда они преодолевали препятствия, они тем самым подливали масло в огонь их любви. Спустя год страсть владела ими с такой же силой, как в самом начале их романа; то был год мук и блаженства, страха и трепетного счастья. А потом она поняла, что беременна. У нее не было ни малейших сомнений, что отец ребенка — Джек Карр, и она была несказанно счастлива. Конечно, жизнь была трудной, порой настолько, что ей казалось — она не в силах с ней справиться. Но родится ребенок, думала она, его ребенок, и тогда станет легче. Она собиралась рожать в Кучинге. Так случилось, что Джека Карра направили по делам компании в Сингапур, он должен был отсутствовать несколько недель. Однако он обещал вернуться до ее отъезда и сказал, что даст знать через кого-нибудь из туземцев о своем возвращении. Когда наконец долго¬жданное сообщение пришло, ей от щемящей радости даже стало плохо. Никогда она не нуждалась в нем так сильно.