Халик дал ему побарахтаться, затем полез в воду и стянул с него майку, штанишки, для чего пришлось Мишку перевернуть вверх ногами. Тот едва не захлебнулся, пробкой выскочил и быстро поплыл от Халика. А он выполоскал майку и штанишки, отжал и бросил на прибрежные камни. Суховейный жар нестерпим, Халик задыхался и тосковал, и рука у него болела. Мишка, словно жалея его, вышел из воды и кротко сказал:
— Наверно, мне хватит купаться?
— Да, — ответил Халик. — Сегодня мамка приедет, поеду её встречать.
— И я?
Халик кивнул. Медленно, будто сберегая силы, они пошли от берега, пересекли жаркую, колючую мостовую, а когда он толкнул перед собой калитку, то чуть было не сшиб Бабушку.
— Ты чо, ты чо? Опять стережёшь, опять боишься? Вот он я: не утонул, ни у кого ничего не украл, не дрался.
— И слава Богу, — ответила Бабушка и как ни в чём не бывало ухватилась за его рукав и мотнулась к своему топчану. — И слава Богу, что ты у меня послушный, как твой отец. В твои годы он был очень серьёзный, он-то и сберёг наш дом, когда дедушка умер, а твой дядя носился по всему белому свету и на дом ему было наплевать. Стой… Я хотела было продать дом, а он: не-ет, говорит, матушка, дом я не продам.
— Хе! — повеселел Халик. Ему нравилось, когда Бабушка что-нибудь вспоминала и при этом похваливала Отца. — Ты чо, падаешь?
— Качнуло меня, — застеснялась Бабушка.
Халик стал было усаживать её на топчан, но Мамка, пробегая мимо, сказала:
— Вы бы в дом пошли. Не хватало, чтобы ещё с вами возиться. Халик, отведи бабушку в дом.
Медленно всходили по рыхлым ступенькам, медленно в потёмках комнат шли к старушечьему тёмному углу, где стояла большая кровать с круглыми металлическими шарами в изголовье. Когда, уложив Бабушку, он продвигался обратно, в проходной узкой комнатке увидел Мамку. «Бедная», — подумал Халик, заметив на её ноге порванный чулок. Согнал муху, которая вилась над Мамкиным усталым лицом, и вышел в сенцы. Здесь, стоя перед столиком, жадно допивал молоко из кружки проказник Мишка. Смуглая окалина на вздёрнутом плечике мальца навела Халика на мысль: «Очень жарко». Голова плыла, горячо туманилась — он подумал: «Устал». С тяжёлыми ногами вышел из сеней и направился к амбару. И там заснул.
Временами сон раскалывался, словно камень от зноя, и черепки гудели в голос. Вот очнулся Отец и требует вина. Вот Мамка умоляет и плачет, однако нальёт и подаст, как если бы дала ему яду, уже в полном отчаянии, без жалости, но и без зла, без внутреннего зла, от которого, в сущности, и погибает человек.
Впрочем, этакие тонкости не занимали Халика. В амбар зашёл телёнок и благодушно мыкнул. Халик притянул его за шею и ровно заслонился мягким и сострадательным этим существом, заодно и его приласкивая вялой, сползающей рукой. Вновь наступила сонная мгла. Из душного любовного тумана всплыли губы телёнка, его лупастые глаза, очень хотелось поцеловать эти глаза и губы, но нельзя было дотянуться. Нетерпение в теле возрастало и приятно мучило Халика, и тут возникла Расима, бывшая жена, но только он молвил: «Эй, давай поближе, давай помиримся!» — исчезла, а вместо ругачей и худой Расимы явилась Нинка. Толстая, с кудряшками у висков, с розовыми мочками ушей. Голос у неё тихий, спрашивает: что же, мол, теперь у тебя будет четверо детей? Ах, ёлки-палки, ну четверо — и что? Пусть приходят и пьют молоко, у них своя корова. Между тем из тёмного угла амбара колючими и обиженными глазками смотрела Расима. Ладно, обижайся, однако не сам я ушёл, а ты прогнала. Кричит… Бой часов…
Халик очнулся от боя собственного сердца и в ту же минуту услышал, как стоном исходит Отец, а на жарком просторе улицы — вопли убегающей к реке Мамки. («Бежит, голову обняла руками… чулок дырявый… бедная».) Халик пробежал в сенцы и увидел, как выползает из чулана Отец; руки, словно клешни, тащились по полу. Рубаха взмокла от пота, волосы замаслились. Помогая себе кряхтением и стоном, он вылез за порог и откинулся к дверному косяку.
— Дай же мне поскорей, у-у, тиомать!..
— Счас, счас. — Халик знал, что надо делать. Из заварного чайника налил полную чашку и подал Отцу. Тот выплеснул её всю. — Счас, счас!.. — Халик уже научился некоторым хитростям, чтобы только протянуть время и хотя бы минуткою позже дать ему стопку. И он дал стопку, но с твёрдостью медлил наливать вторую. Отец, к удивлению Халика, быстро оживел и даже поинтересовался:
— Что, нет дождя?
— Нет.
— Останемся без сена, — сказал Отец. — Я всегда в эту пору косил арженик, нет его вкусней, ты спроси у нашей коровы.