Сульженко ухватился за эту тему, как за соломинку, и чтобы избежать конфуза, растёкся мыслью по древу:
— Что там в Китае! Вот у нас на Кавказе палку бросают за восемь часов. При этом поют песни, пьют вино, едят шашлыки, а палка всё длится и длится, — неторопливо, с достоинством, это у нас такой обычай, понимаешь, традиция. У нас, понимаешь, это в крови, мы — гордые люди. Мы, кавказцы, туго знаем дело. Отовсюду: из Москвы, из Ленинграда, с Урала, — к нам приезжают шлюхи, мы всех их потихоньку сношаем.
— А минетчиц много? — поинтересовался Казарин.
— О! до хера!
Слово за слово, Сульженко присоединился к нашему шалашу, и вскоре мы пили чай, как и положено, втроём. Вдруг дверь распахнулась, и вошёл Касимов.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Трахаемся, — сказал Казарин.
— Жаримся, — сказал Сульженко.
— Дрючимся, — сказал я.
— Пендюримся, — по новому кругу начал Казарин.
Касимов схватил себя за волосы и раскричался:
— А я! А меня! Я тоже хочу!
Было уже затемно, красотки, те, которых мы отпежили, разбежались по домам, и предложить бедному Касимову было уже нечего, кроме всё той же водки.
Касимов выпил рюмку, сразу же окосел и стал нас ругать и плеваться:
— Кобели вонючие! Сами-то похарились, а я так не похарился.
— Да ладно ты! — утешали мы его. — Сейчас пойдём на улицу, новых тёлок снимем.
И пошли.
Время было позднее, все шлюхи как в землю канули. И вскоре Казарин, Сульженко и Касимов вернулись с пустыми руками, что можно было сказать, впрочем, лишь фигурально, так как в руках у них были бутылки водки. Они начали керосинить, а я продолжал свои поиски.
Долго ли, коротко ли, но наконец я-таки нашёл существо, способное одарить мужчину радостями любви. Это была маленькая кривоногая женщина средних лет с металлическими зубами по имени Нюра. Одета она была скромно, но опрятно. Я взял её под руку и повёз на фатеру. По дороге я читал свои последние стихи, которые ей очень понравились.
Беседа наша оказалась приятной, и мы совсем не заметили, как оказались в лифте, поднимающимся вверх, туда, где пировали мои друзья. И тут меня осенило предчувствие, что они насчёт баб прокололись и на мою Нюрку набросятся, так что самому мне ничего не достанется. Поэтому, пока лифт поднимался, я быстро бросил Нюрке пять палок: две раком, две в задний проход и одну в рот.
Таким образом, как только двери распахнулись, кореша мои набросились на Нюрку, поволокли её в комнату, по дороге раздевая. Я же ушёл на кухню и стал читать Пушкина, ни на что не обращая внимания.
Сначала Нюрку поимел Казарин, а Сульженко с Касимовым толкались в очереди:
— Потом я, — решительно заявил Сульженко.
— На-ка отсоси. — возражал Касимов.
Тут дверь распахнулась и вошёл физик-ферросплавщик Субботин, он угрюмо заглянул в опочивальню.
— У, богема! Развели тут бордель.
Он прошёл на кухню, где я читал Пушкина, закурил и задумчиво посмотрел в потолок:
— Вот педерасты, вот педерасты, вот педерасты.
Вскоре на кухню вышел голый Казарин, ковыряя в жопе пальцем.
— Что! — задорно спросил Казарин. — Дрочите?
Я не услышал его вопроса, весь уйдя в чтение, а Субботин вытащил ножичек и со словами:
— Ты! Писатель! — пырнул Казарина в пах.
Началась махаловка. Казарин с Субботиным метелились, пиная друг друга по яйцам. На шум прибежали Сульженко с Касимовым. Они некоторое время поковыряли в жопе, но потом тоже ввязались в потасовку.
— Сам отсоси! — визжал Сульженко.
— Нет, ты отсоси! — пищал Касимов.
— Ах ты пидар македонский! — рычал Казарин.
— Залупу не хочешь! — орал Субботин.
Вдруг дверь распахнулась и вошёл Бородин.
— Ну, ребята! — начал он. — Ну, кончайте. Ну чё вы ссоритесь из-за пустяков. Или мы не моряки! Давайте лучше выпьем.
Следом пришёл Фомин с тремя бутылками «Агдама», а за ним Копылов с Казанцевым с маленькой бутылкой пива, которую они (увидев столь большую компанию) решили было заныкать.
Народу скопилось так много, что драка не могла продолжаться уже по чисто техническим причинам, и только Субботин не унимался.
— Пидарасы! Пидарасы! Шобла-ёбла! — кричал он.
Но вскоре и он умолк, так как дверь кухни распахнулась и на удивление всем в кухню вошла в чём мать родила Нюрка.
— Какой бэк! — воскликнул кто-то.
— Какое вымя! — произнёс Казарин.
— Какой носик! — поразился Касимов.
— Какие ушки! — мечтательно сказал Фомин.
Бородин ничего не сказал. Копылов тоже ничего не сказал, а Казанцев сказал: