— Клёво, чуваки, клёво!
Нюрка стала ходить по кухне туда-сюда, попила «Агдаму», поела колбасы, потом встала возле Субботина и стала обильно мочиться.
— Псс! Псс! — помогал ей Фомин.
Моча разбрызгивалась вокруг, так что Субботин поспешил удалиться на недосягаемое до брызг расстояние. Достигнув оного, он оказался как раз в том месте, где сидел я и читал Пушкина.
Он заглянул мне через плечо.
«Роняет лес багряный свой убор», — прочитал он. — Очень хорошо сказано! Ведь да?..
Вот так, вдруг, и обрывается наша печальная повесть. Задумайся, юный друг! Извлеки урок, прилепись к добродетели. Испив же из родника поэзии высоких истин, самосовершенствуйся, не забывая, что практика — критерий истины и т. д.
1984
Якобы я в Стокгольме, якобы получаю нобелевскую премию. Журналист из «Ньюсуик» спрашивает:
— Как вам Стокгольм?
— Ничего, — отвечаю. — Нравится. Особенно меня поражает то, что вывески магазинов написаны латинскими буквами — чувствуется, что заграница. Когда гуляю по улице, то думаю: неужто я и впрямь в Стокгольме? Неужто нобелевскую премию отхватил? Всегда мечтал, но всё равно не верится.
— Когда, мистер А…, вы впервые ощутили в себе писательское дарование?
— В детстве, конечно. Бывало, играешь в войну, в капитана Тенкиша или в ковбоев, и всё это комментируешь. Получается текст. Например: я ранен, я истекаю кровью, но я ползу, я подползаю к Вовке, он тоже ранен, говорю Вовке: «Отходи, я тебя прикрою», Вовка отвечает: «Нет, я тебя одного не брошу», тогда я говорю: «Владимир! Выполняйте приказ!», Вовка говорит: «Ладно!». Но тут через забор перелазят бледнолицые Олежка, Багда и Чира. Вовка суёт за пояс гранату и, пошатываясь, идёт к ним навстречу. «Ну, что, взяли?!» — кричит Вовка и бросает им под ноги гранату. Бах! «Вы все убиты!» — «Нет, мы ранены!» — кричат Олежка, Багда, Чира и падают. И так далее. Вот тогда, наверное, у меня появилось Это.
— А что было вашим первым написанным произведением?
— Школьные сочинения. Вот такие: «Наступила осень. Листья опали. Колхозники убирают урожай с полей. Скворцы, грачи и лебеди улетели на юг, а голуби и воробьи остались». Вот с тех пор и пишу.
— Над чем вы сейчас работаете, мистер А…?
— Следующий мой роман будет называться «100 тысяч лет из жизни человечества».
— Ну, спасибо!
— Ну, пожалуйста, до новых встреч!
Шведское такси, шведские журналы, король, королева, рестораны, бары, кока-кола, кровли готических крыш, пароходы.
Кто-то крикнул:
— Цыть, салажня! Цаца пришёл.
Цаца действительно зашёл и, сев на сундук, зевнул. В окне, куда он в тот момент посмотрел, в аккурат летели вороны. Цаца, позёвывая, всех их пересчитал и сказал:
— Ого-го! Ничего себе как много! — потом посмотрел на разинувших рты людей и изрёк, воздымя палец кверху. — Такова есть данность!
— Да ну ты! Иди ты! Эвон как! — зашумели все вокруг разом.
— Цыть, салажня! — крикнул кто-то, — Цаца всё разъяснит.
Завернувшись поудобнее в свою козлиную шкуру, Цаца сказал:
— Воттаковость, она есть всякая, и, если она вам надо, вы её можете увидеть.
— Где же она? — спросили его.
— Она — вон она, — ответил Цаца и добавил. — Забейте болт! Не вздрагивайте, други мои. Самособойность несебечевойна, воттаковость самособойна, вы же еси овцы подле меня.
— А какая она эта самособойность? — спросили его.
— Ого-го какая она, — ответил Цаца и добавил:
— Если ля-ля, то фа-фа, други мои.
При этом он зарычал, завизжал и засветился, как галушка. Вот какой мудрый и страшный был Цаца.
1980
Бабочки порхали па́рами среди тростника. Студент Ли глядел на них и восхищался. Не забывал он любоваться-таки и опавшими лепестками абрикоса. Уже к вечеру он направился к дому, проходя мимо озера, где плавали мандаринские утки, и увидел девушку, собиравшую жёлтые сливы.
Увидев красавицу, студент Ли подбежал к изгороди из бамбука. Сердце юноши затрепетало от радости, и он почувствовал, как тонкий аромат разливается повсюду. Студент Ли окликнул красавицу, которую звали Си. Девушка была из рода Чань, дочь Ван Ченя и У Син. Девушка обернулась, и юноша прочёл ей отрывок из «Лаосина».
Девушка улыбнулась, тогда Ли предложил ей предаться радости, но девушка отказалась, т. к. происходила из благородного рода и очень боялась родительского гнева.
Тогда студент Ли сказал:
— Давай предадимся радости так, как это делали Шунь-Лунь, живший в горах Айо, или Сяо Гун из Вэньчжао.