Запреты космического чувства теперь не мешали действовать цельно, ибо покрывались велениями нового божества. Лакуны в миропорядке заполнились возвышенным смыслом, подобно тому, как делают это на своих полотнах китайские художники.
Что же это было за божество?
Им могло быть всё, что угодно: кулик, медведь, крокодил, антропоморфный идол, персонифицирующий стихию небесного огня, таинственное, позволяющее говорить о себе лишь намёками хтоническое чудище, — всё зависело от предпочтений фантазии.
Так или иначе, этот мифический персонаж — при всём возможном натуроподобии — наделялся организующей волей и магической способностью эту волю явить.
Фетишизация немедленно повлекла за собой тотемизм: медведь становится родоначальником племени, синица полагает начало клану.
Едва узаконив свой статус культурного существа, человек посягает на большее. Сила мифа неисчерпаема: теперь отдельно от всякой прочей плоти божество творит человека, посредством магического акта передачи дыхания, крови или иной сакральной субстанции устанавливая с ним особые, родственные отношения, даруя ему правомочность «венца творения», своего наследника и преемника, проводника высшей воли в этом требующем бесконечных функциональных подгонок мире.
От простодушных леших и громовников неолитических поселений — к пантеону божеств Египта, а от них к единому демиургу Атону-Ра и к «Богу воинств» воспитанника дочери фараона, — вот путь, которым прошло человеческое представление о Создателе, врезав себя, наконец, в лазуритовые скрижали высокой мифологемой монотеизма.
В мир вторгся Адам, несущий в своей бессмертной душе Бога, а в руке — мотыгу или пастуший жезл абсолютного действия. Из простой реакции на обстоятельства жизни действие превратилось в ответ нового долженствования старому, в страшный приговор дикой природе — диктуемое высшим законодателем и обретая тем самым качество абсолютного, реально оно утверждало абсолютное верховенство части над целым, вида над биосферой, человека над всякой тварью.
Мы ещё вернёмся к этому, а сейчас попробуем разобраться, что есть для человека Бог, как проявляет Он себя в нравственном чувстве и, вообще, что это чувство из себя представляет. Я уже говорил, что ни разум, ни эмоции не имеют «прямого» выхода на запредельную реальность Творца. Напрямую они постигают Космос естественных тел и энергий, ибо достаточно развёрнуты в человеке, чтобы опыт взаимоотношения с миром мог трансформироваться у них во внятный язык понятий и душевных движений. Напротив, то запредельное вместилище воли к созиданию и утверждению, которое дикарь прозревает под шкурой тотемного предка, равно как и «Царствие Божие», раскрытое «внутри нас» духовным очам христианина, «восчувствуется» не каким-то специальным органом, а средоточием всего нашего существа, в фокусе которого, получив необходимую кривизну зерцала, рождается этот блик трансцендентного. Он наличествуем и побудителен, но нем, и для опознания того, на что обращен и что отражает, может пользоваться лишь развёрнутыми языками страстей и рассудка.
Перед человеком лежит великая задача самоопределения. Но задача эта, разрешения которой требуют и личность и эволюция, исключительно тяжела. Ведь, будучи нерасторжимым единством конечного и бесконечного, он должен ввести для них единый масштаб, заведомо владея лишь мерами своих посюсторонних понятий и ощущений. В каких же координатах может быть сомасштабным конечное и бесконечное? Для СУЩЕГО, которое не даёт определить себя более полно и которое, что бы ни говорил Нагарджуна, никогда не утратит для человека своей реальности, это координаты блага и зла, мера бытия, жизни — и мера небытия, смерти. Однако, «благо» и «зло» — тоже понятия, и они в свою очередь расшифровываются словами, входящими в формулу библейских императивов, посредством которых Бог наставляет человека на путь истинный, дарует «дао».
Следование этим велениям есть благо; ослушание, уклонение от них есть зло.
Вспомним их.
Не убий! Не укради! Не прелюбодействуй! Не лжесвидетельствуй! Почитай родителей!..
Что здесь благо, как не сохранение содержания жизни, и что зло, как не преднамеренное умаление его или искажение. Поразительны в этих формулах отсутствия оговорок: не отними жизни соплеменника, доверия — союзника, имущества — друга. Поразительны тем более, что примеры для подражания, приведённые в Библии и наравне с десятью заповедями градуирующие шкалу блага и зла и в конечном счёте выражающие Творца на бедном и запутанном языке человека, кричаще противоречат этим универсальным — хочу подчеркнуть: в пределах человеческого! — максимам. Убивают, крадут, лгут, предают доверившегося не только явные избранники Бога, причём часто через это достигая благих целей, — не кто иной, как сам Вседержитель сжигает нечестивые Содом и Гоморру, не раз грозится истребить с лица земли «жестоковыйных» израильтян и, наконец, отдаёт им в залог завета ханаанейские домы и рощи, тучные пажити, не ими засеянные, и неприступные города, не ими воздвигнутые. Другой народ, но тоже, как-никак, адамовой плоти! Это потворство убийствам и грабежам просто скандально и необъяснимо, если не знать жизни и не понимать, что на самом деле представляют собой Моисеевы заповеди, и где границы бытия, содержание которого они призваны уберечь.