Я уже говорил, что трансцендентное являет себя в человеке двояко — как его индивидуальная воля, по ходу становления техносферы и вызревания в ней личности разворачивающаяся в побудительный спектр необычайной полноты и яркости, и — как абсолютное составляющее морали, которое полагает за благо бытие в целом и противопоставляет абсурду заботы о грешной плоти в её неизбывном многообразии здравым требованиям популяционной и видовой этики, призванной поддерживать и улучшать среду обитания исключительно человека. Неся в себе это предвосхищенное абсолютное содержание, подвижные человеческие понятия блага и зла обманчиво — но и небезосновательно — обретают для него характер универсальных. Уже в глубокой древности эта система нравственных координат, хотя она ещё не распространяется на просторы дикой природы — а можно сказать иначе: хотя бытие в целом ещё не развернулось в этом новом для себя измерении, — уже густо покрывает пространство градов и весей. Освобождая человека от элементарных животных забот, развязывая его ум и давая утончаться и индивидуализироваться чувствам, цивилизация делает великое дело — вынашивает личность, познающую себя в координатах абсолютного блага и зла и открывающую для себя простор не просто индивидуального, ещё во многом родового, но и личного, свободного действования. Представление о предопределённости в мировом процессе дополняется представлением о возможности фундаментального выбора, когда поступок — не только следствие обуславливающего его запредельного волевого воздействия, но и высший, проистекающий из реальности бессмертной души акт абсолютного благо-творения или зло-деяния. По самому своему существу нравственный выбор требует точки отсчёта, относительно которой реализует себя в действии вечно двойственное и вечно единое человеческое побуждение. Как в заповедях Моисея тайно присутствуют заповеди Иисуса, так в приверженности Гектора обречённому делу Приамова дома тайно присутствует нравственный выбор добровольного изгоя Савла. За плечами троянского рыцаря — его Илион, за плечами неистового апостола — его, но и всеобщий Град Божий. Перед Гектором — сверхъестественный необоримый Фатум, перед Савлом — «род людской, двухдневными делами кичащийся», призрак Иуды Маккавея и литой идол с лицом Тиберия. В архаической Трое Савл был бы Гектором, в столице римской провинции Гектор испытал бы преображение Савла.
Техносфера, пожирая и агрессивно вытесняя собой природу, взлелеяла личность, — личность осуществила свободный нравственный выбор. В этом смысле замечательно значимо, что Савл — римский гражданин, то есть человек, чья субстанция верований и убеждений, а это и есть личность, надёжно ограждена от посягательств коллективно-безличного правами если не человека как такового, то полномочного субъекта римского права. Не ограждённый этими правами Иисус был беспощадно распят, — его недавний гонитель, пользуясь неприкосновенностью гражданина первого сорта, сумел пронести свой пламенный прозелитизм через всю Малую Азию и Балканы и положить начало паулинистской интеграции народов Европы под дланью Бога, чьи кроткие, но категоричные требования невозможного нашли отклик в душах миллионов язычников.
Отныне, преисполнившись Духа Свята, человек окончательно утвердил себя в абсолютном качестве. Продолжая безропотно воздавать кесарю Кесарево, он отказал ему, а в его лице роду, в праве рассматривать себя только как средство, как безгласную функцию соплеменной множественности, для которой цена индивида — эта цена среднестатистической вероятности.