В. Б. Причём я им говорил: ешьте, дети, фаршированную севрюгу или заливное мясо, а Даша: «Неужели мы будем говорить о еде?! О еде говорить скучно и не актуально. — «Но актуальна лишь одна тема — спасения души», — отвечал я растерянно.
Н. Г. Но пока я носилась по залу и добывала тебе рекомендации, ты времени не терял! Подбегая, я слышала твои иные тосты: «За женщин и за литературу, которая тоже женского рода!» Немецкие славистки очень смеялись твоим шуткам.
В. Б. Да, но Гудрунг про тебя сказала: «У вашей жены лицо весёлое, но глаза трагические. Обещайте мне, что будете её беречь!» — «Ну как вы можете поверить, человек с Нетрагическими глазами, как у меня!» — отвечал я ей.
Н. Г. Агния, оказывается, ждала, что подадут устриц, а их не было, хотя и так было столько всего, что я без конца подставляла девятый стул к нашему столу и на него приглашала по очереди журналистов от камер, а они потом написали, что я весь приём в туалете…
В. Б. Не тех подсаживала… или тебе хотелось, чтоб тебя сочли за администратора?
Н. Г. Наконец объявили лауреата, но мы уже знали, что не мы будем победителями. Я так «Вестям» и говорила (это было потом в эфире): «Москвичи дадут премию своим талантливым друзьям! И это правильно! Я бы в Перми тоже дала своим. Что может быть дороже дружбы? Ахматова говорила, что единственное настоящее богатство — это отношение к тебе людей. Всё остальное — ненастоящее. (Тут журналистка спросила: «А как же высшая справедливость?») — А никакой высшей справедливости здесь нет, она наверху — у Бога!»
В. Б. Дочери нас сразу потащили домой, в Переделкино, они устали. И взяли со стола шкатулочку с зубочистками.
Н. Г. Я им сразу: «Зачем вы это сделали?!» Они в ответ: «Когда в старости будете дряхлы и без памяти, чтоб вас подбодрить, мы напомним об этом банкете, о том, что вы были в букеровской шестёрке. А мама нам: «Фамилия вашего отца — Букур!» — «Да, но премия-то Букера, мама!» — «Врёте вы всё, пользуетесь моей беспамятностью! Что я стара стала, смеётесь над старухой!» И тут мы достанем шкатулку с зубочистками и спросим: «А откуда эта шкатулка?! С Букеровского банкета!»
В. Б. Странно, что девочки так скучали на банкете и с таким интересом в доме творчества ждали в ноль-ноль «Вестей»! Ведь сначала долго шло про политику, а уж потом нас показали! Словно девочкам мало было самой жизни, им надо было по ТВ увидеть то же самое!
Н. Г. А Вера Мильчина об этом сказала: «Словно в наше время без телевидения жизнь кажется недостаточно подлинной, словно ТВ завершает картину подлинности, как бы жизнь вторична, а ТВ первично»…
В. Б. Самое сильное моё впечатление от Москвы: Гачев! И выставка частной коллекции, где лицо Штеренберга на «Автопортрете» словно борется, чтоб не превратиться в натюрморт — типичный натюрморт мастера…
Н. Г. А для меня самая большая неожиданность, что мои картины всем очень понравились, и даже телевизионщики их без конца снимали и показывали после по ТВ. Я-то к себе относилась: это не искусство, мол, а просто нечто декоративное, так — для радости, для отдыха пишу…
В. Б. Вы же с девочками у Рубинштейна в гостях научились тарелки расписывать! Может, ты бросишь картины?
Н. Г. Зачем? Тарелки тоже буду… к картинам. Уже три я расписала, и 5 — Даша. Но у Даши лучше получается.
В. Б. В следующий раз вы заставите меня сумки тарелок в подарок везти в Москву, а они не легче ведь, чем картины, опять спина отвалится! И так я обратно вёз две сумки книг, что мы купили… если б сын нас здесь не встретил…
Н. Г. Но сын встретил. И Абашев встретил, и сказал, что моя книга вот-вот выйдет из печати! Устроят они презентацию в драмтеатре, с моей выставкой, почище Букеровского банкета!
В. Б. Кто же будет за Немзера? А, Киршин, он так похож на Немзера, те же глаза, усы, волосы!
Н. Г. А ещё мы у Иры Полянской слушали Лину Мкртчан в Москве, помнишь?
В. Б. «Да исполнится молитва моя…»
Трудно быть мужем
Ты чего: ходишь под углом в тридцать градусов к полу? Напился, что ли? — завелась жена, когда муж вернулся в час ночи.
— Я тут уродуюсь, навожу порядок в квартире, с детьми воюю, а он!
— Два бокала шампанского, — утверждал муж.
Но жена говорила, что сама слышала разговор двух продавщиц: мол, нет в городе шампанского, негде взять.
— Есть многое на свете, друг Горацио,