В итоге остается одна законная форма суждения о смерти:
смерть есть бытие по ту сторону бытия, —
и это принципиально недоказуемо.
Такое суждение полностью удовлетворяет требованиям тезистирующей гносеологии (Главы 11 и 13): оно априорно, синтетично — к субъекту «смерть есть бытие по ту сторону бытия» надбавляется предикат принципиальной недоказуемости, — и невозможно, ибо недоказуемо.
Недоказуемость не означает неосуществимость. Во всяком случае, пока никто не доказал невозможность существования априорных синтетических невозможных суждений. Да и как доказать невозможность невозможности, не входя тут же в парадоксальное противоречие? Легче просто отрицать, не доказывая, впрочем, и подобное неведение тотчас утвердит в правах невозможность доказуемости.
…Лишь на прочном гранитном фундаменте неведения могло возноситься ввысь здание ведения, науки, — воля к ведению на основе куда более могучей воли, воли к неведению, к неясному и неистинному знанию!»17
Воля к неведению — что это такое? То же ли самое, что неведающая воля?
Ницше помогает нащупать путь к ответу: «Несвободная воля» — мифология, — в реальной жизни воля бывает СИЛЬНОЙ и СЛАБОЙ…»18 Точно так же неведающая воля — блеф, в реальной жизни воля всегда ведает, только — либо адекватно, либо неадекватно. Адекватно ведающая воля — форма абсолютной истины, неадекватное ведение — характеристика самой неисчерпаемой жизни.
Воля к неведению предоставляет ведение о неведении, знание, адекватное или нет, о незнании или о неизбежной неадекватности истин.
Неадекватная истина — есть нечто невозможное, contradictio in adjecto. Тем не менее, реализуясь в способности априорных синтетических невозможных суждений, она является гносеологически действительной.
В общем фундаменте обеих воль — к ведению и неведению — лежит воля к такой способности разумения.
Если смерть — это невозможное бытие (Главы 3 и 17), то жизнь — это невозможность смерти. Как только последняя невозможность износит себя, так на пороге возникает смерть и жизни наступает конец.
А пока невозможность смерти буйствует — живите, алкайте жизнь живую, веселитесь и мыслите! Помните, чем глубже хороните одиночество свое, тем дальше удаляетесь от невозможности смерти и приближаете ее приход. Ибо из общения с несродным произрастает дерево смерти, а в одиночестве коренится дерево жизни.
«И не забудьте о саде — о саде с золоченными решетками! И пусть вас окружат люди — люди как сад или как музыка над водами в вечерних сумерках, когда день уже готов обратиться в воспоминание: лучше предпочесть ДОБРОЕ одиночество, вольное и своенравное легкое одиночество, оно дарует и вам право остаться в каком-то смысле добрым!»19 (Глава 15).
Добро, собственно, и есть тот трансцендентный свет, который сияет по ту сторону небытия как его невозможность.
«…Никто не лжет столько, сколько негодующий…»20
Почему?
Потому, что негодование — это всегда притязание на то, что лжет по сю сторону бытия, как на истину. А поскольку единственно истинна только будущая смерть (Главы 2 и 7) и подступы к этой эфемерной сфере открываются только в тишайшем самосозерцании и благоговейном вкушении добра (Глава 19), постольку негодующий, не более, не менее, вращается в злосчастном обмане собственного оболгания.
Мне приснился сон, будто я беседовал с Платоном.
— Скажи, любезный, — обратился ко мне Платон, — так ли в ваше время живут люди, как я предсказывал в притче о пещере?21
— Великий учитель, — ответил я, — ты мудро постиг тайну человеческого просветления, но, однако, история преподнесла и нечто новое.
— Прошу, расскажи мне скорее о ставшем, а то мне так неуютно в застывшем бытии.
— Прежде всего, мудрейший из мудрейших, — начал я, — тебе будет интересно узнать, что люди уже выбрались из пещеры. Но не обольщайся, это не значит, что они избавились от оков и научились смотреть на солнце. Многие так и продолжают жить скованными по ногам и по шее и никогда не поднимают голову к небу. И все-таки мир окрест каждого человека стал более открыт и доступен. Та стена, наподобие ширмы, за которой наверху перед пещерой проносились предметы, фигуры, вещи, трудами сотен поколений людей, сделалась совершенно прозрачной и стала походить на гигантскую стеклянную витрину. По эту сторону витрины — люди, вышедшие из пещеры; по ту сторону — люди с окультуренными и одухотворенными вещами, в некотором смысле — вторая природа.